I. Предложение, от которого я не могу отказаться. Глава первая
Это была наша первая встреча за полгода. В тупике, почти в самом конце квартала Эрмет, Льюис все-таки заставил меня остановиться ровно под плюющимся огнем факелом.
— Увидят же, — перепуганно сказала я, хватая его за рукав.
Совсем рядом топтались вездесущие стражники, и попасть в их руки, едва вернувшись в город, мне не хотелось.
Льюис только озорно улыбнулся и тряхнул головой, будто прогоняя наваждение. Я, не удержавшись, легко пихнула его в бок, все же сместившись в тень, клубившуюся в углу тупика.
— Ты словно кот, который сметаны наелся, — улыбнулась я в ответ, потому что хмуриться, когда он так непосредственно радовался, было почти невозможно.
— И не сметаны вовсе, — фыркнул он. — А вот.
На свет показалось запечатанное горлышко бутылки старого вина. Настолько старого, что я была уверена: все Самуэлевы выкормыши, жившие в общине до меня, на него облизывались. Я тоже облизывалась, но только ради того, чтобы позлить Самуэля — он невероятно дорожил этим вином и повторял, что оно — на очень особый случай.
А этот оболтус его украл.
— Нужно его вернуть… — начала было я, но Льюис и слушать ничего не желал.
— Вижу по твоей мордашке, думаешь, я его стащил? Нет-нет, клянусь, Самуэль сам мне его дал и даже просил вернуть тебя домой хотя бы не слишком пьяную. А чтобы ты больше не сомневалась, а я тебя знаю, малышка, вот тебе официальное разрешение.
Он вытащил из кармана клочок бумаги, на котором почерком Самуэля было выведено:
«Сим позволяю обоим напиться этим вином. С любовью, С».
Я наморщила лоб, не зная, стоит ли верить записке. Подделать почерк не так уж сложно, всего-то обратиться к Обри, частенько корпевшему над документами для общины. Он был виртуозом во всем, что касалось фальшивок, и за плату готов был подделать хоть печать герцога.
Но все же не в правилах Льюиса совершать такие глупые поступки. Он был совсем молодым, хотя точных лет я не знала. У нас не принято было называть возраст и настоящие имена. И тем не менее воровать у главы общины — проступок непростительный.
— С чего бы такая щедрость? — улыбнулась я, предпочтя слепо поверить в наличие у Льюиса здравого смысла.
— Повод! — поправил он меня. — Послушай, Дайан, все, что я тебе скажу, очень важно.
Он даже немного посерьезнел, но я все равно не до конца понимала, что хочет от меня мой друг и какую долю шутки мне предстоит услышать. Льюис был славным и добрым — насколько это возможно в таком месте, как Фристада, он любил помогать и частенько делал это бесплатно, он ухаживал за мной, когда я была ранена или болела. Он добровольно навещал состарившихся членов общины, скрашивая их досуг. Но все равно он был немного странным. Никогда нельзя было предсказать, к чему он ведет, каково его настроение и что ему от тебя нужно. Льюис был способен шутя рассказать, что началась война. Или долго и искренне переживать о смерти неизвестной женщины на Козлиных болотах. Порой он пугал, держа в руках кинжал и улыбаясь широкой и доброй улыбкой.
В кого он вонзит кинжал — в тебя или булку свежевыпеченного хлеба — подсказывало только чутье.
Именно поэтому Самуэль его так ценил.
— Слушаю. Только предупреди сразу, о плохом будем говорить или о хорошем. И почему здесь, скажи на милость?
— Ну конечно, о хорошем! Так, все. — Он вздохнул, непринужденно облокотившись о пышущую жаром каменную стену. — Я знаю тебя уже больше пяти лет, Дайан…
Он прервался, будто не веря собственным словам, и внимательно меня оглядел.
— Выходи за меня замуж.
От неожиданности я поперхнулась воздухом, закашлялась, отчего на глазах проступили слезы, а потом, размахивая у себя перед лицом руками, уточнила:
— Послушай, в последнее время шутки у тебя не выходят. Я не очень поняла, в чем соль.
Он на миг насупился, а потом рассмеялся и обнял меня огромными, сильными руками.
Это была еще одна странность Льюиса — он мог казаться тонким, изящным и даже красивым: приодеть, и можно вести его ко двору герцога, от девиц отбоя не будет. Но только он приближался, как на лице его проступали обветренная кожа, сухие губы, небольшие синяки под глазами, а сам он казался просто огромным. И где-то глубоко во взгляде, среди беззаботности и доброты, проявлялось что-то еще. Я не знала — что, и никто не знал, разве, может, Самуэль, но Самуэль, как мне всегда казалось, жил вечно и знал не меньше Перевернутых богов...
— Ты права, малышка, чувство юмора покидает меня с возрастом, но не красота. Обещаю, через двадцать лет я буду все так же хорош.
— Ты меня успокоил, — ответила я, обрадованная, что дурацкие шутки закончились. — Теперь я могу любить тебя вечно. А теперь давай уйдем отсюда, мы стоим под сводами форта Флинт, а он кишит Аскетами. Не помню, чтобы они питали к нам особую любовь.
— Мы свободные люди Фристады, так стоит ли переживать за этих несчастных, — улыбнулся он. — Дай им спокойно молиться в своих кельях.
— Мы на их территории, Лью, — умоляюще напомнила я. — Может так выйти, что скоро придется молиться нам. Идем же!
Он наконец выпустил меня из своих медвежьих объятий, не переставая улыбаться.
— Ну конечно, уйдем, но ты мне не ответила.
Я замерла на полуслове, глядя на него. Ничего не поменялось — ни грамма серьезности, только улыбка, сияющие глаза и расслабленная поза. А в кармане — бутылка старейшего вина.
— Так… ты не шутил, — выдавила я, растягивая губы.
— Разумеется, нет, Дайан, у меня же есть вино! — Этот аргумент показался ему довольно убедительным, а я окончательно пала духом.
Предложение — это серьезный шаг даже для чудаковатого Льюиса, а он отнюдь не был недальновидным дураком. А я… я вынуждена была отказать. Не потому, что он мне не нравился — Льюис нравился всем, и не потому, что я не доверяла ему, опять же, все, кто знал его достаточно, не имели сомнений.
Я не хотела замуж, это раз. Никогда не хотела — слишком многое теряли женщины моего и без того почти бесправного круга: нельзя выходить на улицы города без присмотра, нельзя самой решать судьбу своих детей, нельзя даже иметь собственное мнение… чтобы возразить мужу в самой мелочи, нужно было иметь приданое от отца — откупиться от невыгодного решения, а чтобы не согласиться по воле мужа покинуть его и уйти к Двенадцати плачущим сестрам — статус, который позволил бы с колыбели разговаривать с герцогом. Все, что могла мне дать моя настоящая семья, только клеймо неприкасаемой. Все, что мог дать мне Самуэль, он дал: кров и свою защиту. Он дал мне возможность быть членом общины, а значит — свободным гражданином свободного города.
Было еще и два. На моей руке уже был вытатуирован тонкий обод брачного браслета, который я тщательно скрывала под длинными рукавами и высокими перчатками.
