– Будто себя хороню, – мрачно пошутил Дима, опрокидывая пластиковый стаканчик водки возле могилы брата.
Стоящая поодаль секретарша Женя закашлялась, не оценив шутку, и плотнее закуталась в пальто.
На пожухлую листву стали падать капли дождя.
Дима снова посмотрел на могилу. На фотографию брата-близнеца Егора. Детскую фотографию – Егор почему-то попросил поставить ее. Ему тут лет шесть. Улыбается. Сидит на велосипеде.
Дима понимал, что сейчас они с братом выглядят иначе, но сходств достаточно – угольные волосы, узкие скулы, слегка вытянутое лицо…
Синюшные губы, выпученные глаза… Сегодня они – Дима возле гроба, а Егор внутри – тоже были похожи: у Димы цвет лица определялся выпитым вчера, а у Егора – удавкой, которую тот набросил себе на шею.
Дима сделал еще глоток. Хорошо идет. Два дня квасит, и хорошо. Вчера не помнил, как домой пришел. Сказал Ире, что задержится – и конец фильма. Проснулся в постели один. У головы – тазик.
Ты должен скорбеть, напомнил себе Дима. Поднатужился. Не получилось. Даже Ира выразила что-то вроде соболезнований. На похороны под каким-то предлогом не пошла, но поскорбела. А Дима не смог. Надраться – смог, а скорбеть… Они слишком давно толком не общались. Уже… лет пятнадцать? Где-то так. Поздно скорбеть. Зато надрался он так, что…
Скорбеть не получалось, а от прокручиваний слово приобрело малопонятный смысл. Интересно, а те, что были на похоронах – скорбели?
Возможно. Друзья Егора – с которыми он познакомился уже в психушке – точно скорбели. Их с Димой бывшие одноклассники – не факт. Слишком расстроились, что поминок не будет.
– Воля покойного.
Как множество других вещей, поминки не входили в сложную этическую систему Егора, сформированную алкоголем и психзаболеванием.
Постояли. Выпили. Помолчали. Кто-то сказал, что Егор прожил достойную жизнь.
Всем стало неловко, и скорбящие стали расходиться.
– Думаю, Егору понравились бы похороны, – сказала Женя.
Наверно, хотела утешить. Дима хрюкнул. Дима знал, что ничего подобного.
Устроить похороны как хотел Егор не позволял уголовный кодекс. Брат был зороастрийцем – то есть он много кем был, вербовщики чувствовали в нем легкую добычу, и один раз чуть не затянули в движение «Наши» – но перед смертью Егор был зороастрийцем, а к похоронам те относились специфично.
– У нас, – рассказывал как-то Егор, – нет почитания к трупу. Труп – это не умерший. Это бренная оболочка.
– Окей, и? – Диму разговор тяготил, он приехал, чтоб отмазать Егора, которому подбросили наркотики, а тут…
– Труп оскверняет все, к чему прикасается.
– Значит, зарыть его к хренам, и…
– Ага.
– А что такого?
– Земля. Осквернение земли. Это важнейшая стихия. Закапывать труп – нельзя. Топить – нельзя, сжигать…
– Сжигать можно.
– С чего ты взял?
– Фредди Меркьюри, его же вроде…
– Это от безвыходности сделали. Там менты сказали, что по-другому никак, а в идеале…
В идеале Егора нужно было отдать на съедение грифам. В дакхме, или «Башне молчания». Чтобы точно никого не оскорбить – кроме грифов, но они в зороастризме не почитались.
Дима покивал, предполагая, что Егор скоро придумает что-то новое. Не вышло. И разговор этот повторялся раз десять. Когда брат окончательно достал, Дима спросил, можно ли совокупиться с настолько неуважаемыми останками.
Егор задумался.
– Не знаю. Я бы не советовал.
– Почему?
– Насколько я могу судить, ничего аморального в этом нет. Но – прикосновение к покойнику работает так же, как и с другими стихиями.
– В смысле?
– В коромысле. Прикасаясь к трупу, ты оскверняешь себя. Того, кто прикоснется к телу усопшего, ждут самые страшные муки на свете.
Когда Егора нашли повешенным в лесу, Дима честно уточнил в ЗАГСе, кому можно отдать тело на съедение. Ответили, что никому.
– Мы правовое государство, – сказали.
И добавили, что посадят. В смысле – если он попытается осуществить свой план. Несмотря на абсурдность ситуации, Дима не понимал, какое кому дело, как он похоронит брата. То есть это бред, конечно, но если человек хотел…
Дима усмехнулся, вспомнив, как из чувства противоречия собирался звонить в зоопарк. Потом передумал – у него уже были проблемы с законом, и новых не хотелось.
И в тюрьму не хотел. И просыпался раз в месяц при воспоминаниях о том, что случилось пятнадцать лет назад. И…
Не важно.
***
– Как-то так, – завершил рассказ Дима. – В итоге решил похоронить.
– Но…
– Сжигать не вариант. Там потом либо закапывать, либо развеивать. И вместо одной стихии две оскорбишь.
– Ясно, – сказала Женя. – А другие пожелания у вашего брата были?
Дима задумался. Посмотрел на небо. Дождь усиливался. Дима открыл рот, чтобы как в детстве ухватить пару капелек воды, но холодный осенний ветер перехватил горло.
– Даже не знаю, – сказал он. – Честно говоря…
Дима замолчал. Женя вопросительно посмотрела на начальника.
– Егор мечтал стать великим писателем, и однажды попросил, чтоб на могиле была первая строчка из его романа.
– Какого романа?
– Откуда мне знать. Какая-то очередная макулатура.
– Ну хоть название?
Дима напрягся. Егор написал много бездарных неопубликованных романов и вспомнить конкретный опус было сложно. Но сама идея показалась интересной…
– Не помню, но по дороге вспомню, – наконец сказал он.
– По дороге куда?
– К нему домой. По логике, там этих романов должно быть завались…
Дима пошел к машине. Женя двинулась следом. Дима уже год не садился за руль. После автокатастрофы, в которой погибли родители. Гаишники установили все обстоятельства. Рассказали родным. Дима хорошо помнил этот рассказ. Вспоминал, когда садился за руль. И начинали дрожать руки.
По дороге к машине Дима вспомнил название романа, о котором говорил Егор. «Книга о моем убийстве». Уже что-то…
Дима порадовался. Рассказал Жене. Та тоже порадовалась. Они оба не заметили, как следом за ними с кладбища выехала неприметная серая легковушка.
