«Смотрю сквозь дверной глазок битый час, битый кирпич, избитый пёс, побритый лес или утёс», – течёт безостановочный бред. С трудом сглатываю подкатывающий комок. Влажными ладонями перебираю пакеты с мусором. Пять мешков. Снова смотрю в глазок: окромя желчно-жёлтых стен да двери, ведущей к лифтовому холлу – НИЧЕГО… Очередной раз выдыхаю и, как Леонов, выхожу в открытый коридор. Звонкое эхо бьёт по перепонкам. Четыре поворота ключа – бегу по лестнице, отсчитываю этажи, пролёты, ступени, шаги… Перед последним пролётом притормаживаю, натягиваю снуд, что помогает мне ещё со времён полномасштабного ОРВИ. Тугой капюшон надвигаю на глаза. Опять парюсь с пакетами. И, опустив голову, прохожу так, чтобы минимизировать контакт со злосчастной камерой наблюдения. Остановившись перед выходом, отсчитываю три секунды. Даю судьбе шанс намекнуть, в случае чего… На промёрзшей улице два кота, вжавшись в себя, переминаются с лапы на лапу. Даже пролетающая птица не вызывает у них инстинктивных чувств. «Один, поехали!» – стукнуло в голове. И в это мгновение во двор въезжает полицейская газель. Попятившись, отпускаю тяжёлую дверь и бегу обратно, обратно, обратно…
Закрываюсь в квартире. На всякий случай смотрю в глазок… Сегодня путь закрыт. Придётся вынести потом. «Ну почему мусоропровод заварен?» – шёпотом произношу несколько раз. В последнее время только шёпотом и говорю. Дико хочется курить, но квартира не моя – внутри курить запрещено. Приходится выкручиваться. Достаю айкос, выхожу на балкон. Сквозь плотные вертикальные жалюзи пробивается вымораживающий воздух. Откуда-то доносится выученная наизусть музыкальная композиция: «Пусть ярость благородная вскипает как волна…» Осторожно отодвигаю жалюзи. Полицейских нет, видимо, транзитом проехали через двор. Вдыхаю отвратительный дымок айкоса – медленно, размеренно и рассредоточенно выдыхаю. На тепло прилетела синица: «Кыш». Песня проиграла трижды, началась фронтовая сводка, завершившаяся предложением сплотиться вокруг… Убираю вонючую «дудку», возвращаюсь в комнату, надеваю наушники, сажусь за синтезатор. В закрытых глазах проскакивает прошлая жизнь, стрёмная, но беззаботная. Пальцы медленно выводят из-за кулис прошлого те позабытые образы, что не вычеркнешь ничем, кроме последней доски. В музыкальном потоке удаётся забыться, унестись за пределы своего страха, своего жалкого существования, прикоснуться к тому незыблемому, что окружает нас всех, но чего не замечает никто, чего я раньше тоже не замечал. Долго играть не буду, не то провалюсь в ностальгию, а надо держаться, надо держаться…
Интернета у меня нет, посему по старинке читаю бумажные книги. Читаю, пока глаза не устанут от тусклого бра и вялого шрифта. На кухне сквозь занавешенное окно едва пробивается свет. Открываю холодильник. Чем порадовать себя сегодня? Интересно, как я мог когда-то любить пельмени? Этот дешёвый фарш, завёрнутый в тесто бумажного вкуса, приобретающий теперь, благодаря слабенькой лампочке холодильника, оттенок цвета хаки. Глянул на календарь: сколько же я их съел за последнее время? Наверно, больше, чем стиков скурил за всю жизнь. На улице снова провякала сводка, потом какой-то мудак прочёл стишок в хреновенькую рифму. Ввиду отсутствия связи с внешним миром этот говновыдавливатель – мой единственный источник информации.
Послевкусие от поэзии прервал стук в дверь – изнасилованное сознание вспыхивает спектром разнонаправленных лучей, бьющих во все углы квартиры и выдающих меня в этих помещениях. Скукожившись, словно кот перед самой важной, возможно, смертельной, схваткой, подкрадываюсь ко входной двери. Прислоняюсь к ней, слушаю, как там кто-то, переминаясь с ноги на ногу, ожидает меня. И, словно вышеупомянутое животное, бесшумно, почти инстинктивно приоткрываю глазок.
Посреди ночи разлепляю глаза и пару мгновений смотрю в потолок. Странный сон, перестав напрягать, страшной картиной провалился куда-то в глубины сознания. Я встал, глянул на себя в зеркало. Спать в одежде не по мне – затруднительно сказать, как так вышло, видимо, что-то потустороннее двигало мной. Я взял ключи, отпер дверь и вышел, не проделывая ставшие для меня обычными ритуалы безопасности. Однако, спустившись вниз, выждал несколько секунд и только потом вышел. Лёгкие снежинки падали на плечи. Сладко вдохнул холодный воздух, выбросил мусор и направился в продолжение своего сна. Нет, я не глупец, который бросился на амбразуру, я соблюдал все правила. Моё лицо скрывал снуд, а камеры, установленные на фасаде моего дома, могли видеть лишь скорченное тело в мешковатых одеждах. Скрип снега раздавался по округе, но меня это не пугало, скорее наоборот. В нескольких сотнях метров от меня медленно проехала «Гранта» не то полиции, не то жандармерии. Пятый час утра, но они не дремлют. Присматривают за нами.
Сколько же я прошёл? По меркам своей прошлой жизни не так уж много, но частота, с которой я это делал последнее время, снижалась неумолимо, поэтому, когда передо мной возник Он, я уже чувствовал сильное напряжение в икрах. Замок, зиккурат, колизей… Нет, не так. Конструктивистский дворец с модными стеклянными окнами в пол вздымался высоко вверх, его завершал триколор с огромным навершием в виде двуглавого орла. Рядом с дверью висела новёхонькая золотая табличка с черепом в анфас. Пустые глазницы смотрели на меня, а растекающиеся вниз зубы, полные крови, доходили до надписи: «Ленинградский филиал». За строением, у перекрёстка заприметил постового, стоявшего ко мне спиной. Я подошёл ближе к фасаду, вне видимости, подпрыгнул и, ухватившись за решётку, заглянул в окно.
Дорогой стол из карельской берёзы, покрытый зелёным сукном, нёс на себе тело абсолютно голого мужчины с синевато-бордовой кожей. Как только тело меня заметило, начался отток: кожа сначала покрылась багряными пигментными пятнами, а затем стала желтовато-жёлчной, как стены моего подъезда. Глаза открылись не сразу. Зрачки задвигались из стороны в сторону, затем голова повернулась ко мне. Абсолютно красные белки, как бывают у новорождённых малышей при тяжёлых родах, малюсенькие чёрные зрачки глядели прямо на меня. Потом тело поднялось и запрыгнуло то ли в полицейский, то ли в ещё какой-то мундир. Портупея с тяжёлым пистолетом повисла на узких бёдрах. Он подошёл к выключателю – кабинет озарился мертвецким люминесцентным светом. Я увидел на столе чёрное пятно, будто стол был покрыт плесенью, как гнилая луковица. Донеслись шаги постового. Я спрыгнул на снег и побежал. Бежалось медленно, ноги ныли. Скорчив гримасу и пританцовывая, стал отбивать чечётку, бить в воображаемый бубен. Постовой, видимо, приняв меня за дурачка, вернулся на место.
