Был пятничный вечер. Часовая стрелка постепенно близилась к шести. Женщина сидела, плавно простукивая пальцами по столу знакомую мелодию, и ждала долгожданного окончания рабочего дня. Она смотрела в окна: за ними горели огни города, погруженного во мрак. Между окон она заметила паутину, в которую по своей глупости еще в прошлом году угодила муха. «Работа − это паутина, а мы в ней лишь запутавшиеся сонные мухи», – подумала женщина. Снова взглянув на часы, она начала собираться и уже в две минуты седьмого шла по улице. Сегодня днем она с подругами обсуждала весеннюю коллекцию и подумала, как было бы здорово купить новые перчатки. Сама, может быть, она и не горела особым желанием, но того требовала пресловутая мода. Она зашла в магазин и выбрала перчатки, которые ей были по душе.
− В них не очень-то удобно, − сказала она продавцу.
− К этим перчаткам надо привыкать постепенно, − ответил симпатичный импозантный продавец с бородкой, словам которого женщина сразу поверила.
− Вы думаете?
− Конечно! Они разносятся и отлично сядут по руке.
− Хорошо, ваша правда, − улыбнулась дама и оплатила покупку.
Продавец еще долго смотрел вслед женщине. Дождавшись, когда она скроется из виду, он вышел из-за прилавка, закрыл бутик и проследовал на улицу. На улице было довольно темно, но дорога женщины освещалась лунным светом. Мужчина посмотрел на источник света и перешел дорогу, через какое-то время, скрывшись во тьме переулков. А женщина подошла к остановке и увидела трамвай. Она ускорила шаг и едва успела войти в собирающийся отъезжать транспорт. Перчатки почему-то сильно сжимали ее руку, потому она сняла их. Оплатив проезд, женщина села на свободное место.
В этом году зима выдалась на славу. Снег припорошил въезды во дворы и входы в дома. Дорогу освещала полная Луна, светившая сегодня необычайно ярко, в противном случае легко было бы оказаться в подвернувшемся на пути сугробе. Он посмотрел еще раз свои записи: Иван Матвеевич Демидов, 1934 г.р., ул. Советская, д.17. Все верно. Аншлаг на фасаде совпадал с его записями. Хруст снега под его валенками разбудил преспокойно смотрящего половину ночи сны Барбоса, и он залился старческим, как спросонья у алкоголиков хрипотцой, лаем. Загорелся свет, и на пороге появился Иван Матвеевич. Дед был в телогрейке, накинутой на распахнутую, наспех надетую гимнастерку, в трико и кирзовых сапогах, что являлось отличительной чертой сильных духом и поэтому аскетично к себе относящихся мужиков. Потому, как пар выходил из их ртов и особенно из пасти бедного, задыхающегося от лая, пса, становилась очевидна большая разница тепла тел, привыкших проводить холодные ночи под одеялом в натопленных домах, и температуры на улице. Ночной гость первым решил прервать затянувшееся молчание и достал из кармана удостоверение фельдъегеря, офицера специальной связи. Дед кивком пригласил его в хату. Лампочка, одиноко горевшая под потолком, озарила скромное убранство дома местного героя и человека, ради которого фельдъегерь проделал свой путь.
− Лейтенант внутренней службы Палладинов, – он показал Демидову свое удостоверение, − вам письмо, Иван Матвеевич, разрешите ваши документы?
Дед предвидел такое развитие событий и, еще не дав лейтенанту договорить, протянул ему свой паспорт, достав его из гимнастерки:
− Да, конечно…долго я ждал этого, чувствовал неотвратимость сего момента.
Палладинов нащупал в сумке пакет, плотно, в несколько слоев перетянутый шпагатом, и подал его Демидову. Пока тот расписывался в журнале учета доставки писем, лейтенант пытался понять, насколько содержащаяся в том письме информация может быть важна. Он с содроганием подумал, что его работа состоит в том, чтобы сообщать людям вести подчас совсем неожиданные и смертельно неприятные, а фельдъегерь об этом даже не подозревает. Может, оно и к лучшему?
Демидов первым протянул руку и, простившись, предложил проводить ночного гостя до вокзала. Палладинов, отказавшись, пошел прочь по скрипучему снегу освещенной дорогой. Старый пес молчал, видимо, грустил вместе с Иваном Матвеевичем, не хотел понапрасну терять силы на человека, пути которого с хозяином навеки расходятся, и он, оставив этот груз, уходит восвояси, домой, под теплое одеяло. Собака перевела взгляд на закурившего хозяина, на пар и дым, выходящие из его легких, которые, смешавшись, походили на гудящий паровоз. Сигаретный дым, поднявшись, плавно рассеялся под горящим высоко в небе белым фонарем.
Дом Демидова находился недалеко от вокзала, и Палладинов был там уже через полчаса. А еще через полчаса он под стук колес видел удаляющийся тихий городок. В купе зашел проводник, попросил проездной документ и, надорвав голограмму, оторвал от него копию, предназначенную для отчетности, не спеша записал в бланк данные о населенности вагона и расхода постельного белья. Он обмолвился с уставшим и засыпающим фельдъегерем парой слов, спросив, не знает ли он, где его сосед по купе с такой-то фамилией. Палладинов фамилии не расслышал, но отрицательно покачал головой, на что проводник развел руками и вышел. Звук колес и позвякивание ложки о стакан сливались в такт. Через какое-то время Палладинов их уже не слышал и погрузился в абсолютную тишину, глаза постепенно закрылись… «Вот он бежит по тропинке, ведущей из дома в сад, она усыпана опавшими листьями. Даже тогда, будучи совсем маленьким, лет пяти-семи, он чувствовал грусть и тоску от этого времени года, но при этом ему очень нравилась осень. Он подбрасывает листья вверх, запах ушедшего лета и умирающих листьев бьет прямо в ноздри, и он падает на мягкие, собранные в аккуратную горку листья. Запах становится все сильнее…» Толчок! Палладинов открыл глаза и увидел, что поезд отходит от станции. Немного придя в себя, он отхлебнул уже остывший чай. В этот момент открылась дверь купе и вошел неприметный гражданин средних лет, коих много в такой немаленькой стране, как Россия. Как и десятки других людей в поезде, он положил свой чемодан в рундук, снял пальто, меховую шапку, повесил их и сел напротив Палладинова. Подав руку, человек представился:
− Иосиф Соломонович Лугов.
− Виктор.
Тяги к разговору у Палладинова не было, поэтому он решил обойтись без особых представлений, протянул руку и этим ограничился. Он понимал, кого этот Лугов видит перед собой: взлохмаченный, вспотевший в теплом вагоне, да еще и в верхней одежде гражданин. Виктор был в клетчатой рубашке под видавшим виды свитером да при валенках, с уставшими глазами, которые смотрели на соседа утомленным взглядом. Так они сидели минут пятнадцать, и каждый думал о чем-то своем, о только ему одному ведомой правде жизни. Лугов достал книгу, аккуратно завернутую в самодельную обложку из старой пожелтевшей газеты, видимо, датированной 1961 годом; на ней красовался Юрий Гагарин, а одна из надписей гласила: «Советский человек в космосе!» Он принялся усердно читать, а потом, подняв глаза на Виктора Палладинова, неожиданно затеял разговор, который принял такой оборот, что фельдъегерь потянулся к нему, словно мотылек на свет.
