Когда зацветает пепел
Глава 1
На светлеющем легким заревом востоке, под небесным куполом, с высотой, меняющей цвет с ярко-голубого на светло-серый, начинало вставать яркое и жаркое августовское солнце. Легкий ветерок отгонял ночную прохладу, нежно шевеля верхушки кустарников и деревьев. Высокая некошеная трава, под тяжестью собственных стеблей наклоненная к земле, покрывалась утренней росой. Не очень густой, низкий, стелющийся по полю туман, полностью окутывал зеленый ковер и тянулся вплоть до полоски леса, простилавшейся в обе стороны от железнодорожного полотна на полтора-два километра. Уже начинали порхать в небе птицы, самые крупные из которых, отлетев от своих гнезд на деревьях совсем на небольшое расстояние, барражировали в нескольких метрах над травой, высматривая добычу. Мелкие – разминали крылья на большей высоте, готовясь, с восхождением солнца на небе, начать охоту на многочисленных летучих насекомых, что в изобилии будут жужжать над травой, перелетая с одного цветка на другой, с одного истлевшего за годы пребывания в так и не погребенном состоянии человеческого тела, к другому.
Ближе к железнодорожной насыпи, из зарослей вынырнула и застыла на месте серая облезлая лиса, мордочка которой каждую секунду поворачивалась немного, то только в одну, то потом в другую сторону, видимо изучая предстоящий маршрут движения или высматривая и вынюхивая следы своей вероятной добычи. Не найдя ничего интересного и вдоволь насладившись резким запахом, источавшимся уложенными, пропитанными антисептическим каменноугольным маслом деревянными шпалами, она ушла, резко повернувшись в сторону кустов репейника.
В паре сотен метров от этого места, из еле заметной в бурьяне и сохранившейся с войны землянки, обитаемость которой выдавало сохнущее над ней на растянутой между вешками веревке белье, вышел невысокий, худой мужчина. Поправляя накинутый на плечи солдатский ватник, он поежился и, чиркая огнивом, раскурил самодельную козью ножку. Затянувшись табачным дымом, мужчина выпрямил спину и, повернувшись, стал с легким прищуром на лице разглядывать ту часть поля, трава на которой была уже изрядно вытоптана, а на примерно одинаковом расстоянии друг от друга на нем располагались места скопления извлеченных из земли смертельных гостинцев в немного проржавевших железных корпусах.
Мужчина продолжал курить, одновременно перемещая свой взгляд от железнодорожной насыпи в сторону леса, охватывая начинавшие проглядываться из тумана вбитые в землю высокие колья, что обозначали каждую отдельную площадку, на которой были аккуратно уложены найденные и обезвреженные мины. Осмотрев поле, он перевел взгляд на грунтовую дорогу, петлявшую между бомбовыми воронками, многие из которых были заполнены небольшим количеством грязной воды, никак не испарявшейся, даже из-за стоявшей уже много недель жары. Продолжая немного прищуриваться, мужчина посмотрел в сторону восхода солнца, а потом, высоко подняв брови и наморщив лоб, скользнул взглядом по небу, отмечая что-то для себя и оценивая погоду на предстоящий день.
Докурив, он вновь поправил на плечах ватник и, уже решив направиться назад в землянку, как увидел выходящего из нее второго мужчину, более молодого, но такого же худого, в накинутой на плечи старой солдатской шинели.
– Тебе то, что не спиться? – спросил он его, отступив в сторону, чтобы освободить проход для внезапно появившегося товарища.
– Сам знаешь, – ответил ему тот, извлекая из кармана грязный, засаленный кисет и клочок рваной газеты, – сегодня работы сколько, да еще и саперы подъедут.
Увидев еще не потушенный окурок в руках первого мужчины, он добавил:
– Не бросай, дай я подкурю.
Передав напарнику еще тлевший остаток козьей ножки, мужчина, продолжая щуриться, сказал:
– Сегодня день жаркий. Начнем с разминирования, а как саперы прибудут, будем отгрузкой заниматься. И так с опережением плана идем.
– С опережением! – С явно язвительной интонацией в голосе ответил ему напарник. – Да ты посмотри на эти поля! Нам бы до зимы управиться! А райком поставил задачу так, чтобы к весенней посевной первого послевоенного года все здесь было разминировано. А мы конца и края этому не видим.
Он отвернулся и, уже по привычке, начал смотреть в сторону восходящего солнца, потом на небо, потом на птиц и их полет, оценивая что-то опытным взглядом.
– Опять жарища сегодня будет, – он глубоко затянулся табачным дымом и начал тереть плечо, морщась и кривя лицом.
– Что, болит? – спросил его тот, что был пониже ростом.
– Да! Опять проклятый осколок за нерв задевает, – посетовал ему собеседник, цитируя врачебный диагноз, поставленный ему в военном госпитале и, вытянул шею, вглядываясь в едва появившийся из-за горизонта паровозный дымок.
Рядовому Ивану Шукалову совсем не спалось в эту ночь. Чувство приближения эшелона к родным местам не давало покоя только что демобилизованному и возвращавшемуся домой сорокатрехлетнему солдату. Он долго ворочался на нарах вагона-теплушки, кутаясь в сукно своей шинели и стараясь не потревожить лежащих по обе стороны от него товарищей, что крепко спали, ничем не тревожа свое сознание. В отличие от него их не одолевали мысли о скором возвращении к своим семьям, к женам и детям. Их путь еще не заканчивался. Большинству солдат, так же демобилизованных и следовавших домой только предстояло начать испытывать те чувства, что сейчас сполна одолевали Шукалова, от которых он никак не мог погрузиться в сон, как не старался и не заставлял себя.
За всю войну, с момента призыва и до настоящего времени он почти не помнил такого случая, чтобы ему не удавалось заснуть. Чувство постоянной усталости, желание закрыть глаза и отключиться от всего происходящего и просто выспаться, преследовало его почти постоянно. Сколько помнил он себя с того самого дня, когда, наконец, он выполнил наказ вышестоящего руководства по сдаче колхозного урожая государству и, сам прибыл в военкомат за повесткой, а потом надел военную форму, желание выспаться было всегда для него первостепенным.
Едва попав в часть, где предстояло ему быть солдатом, его, как уже отслужившего срочную, направили в подразделение, занимавшееся организацией будущей обороны от стремительно наступающего к Москве врага. Красноармейцу Шукалову, почти с первых дней пребывания в армии, пришлось находиться в передовых порядках, готовящихся к встрече с противником войск. Едва отстояв в карауле или в передовом дозоре свою смену, он, как и почти все солдаты его части, возвращался к месту временной дислокации, где, едва отрапортовав командиру, умывался и, приняв скудную фронтовую порцию пищи, подходил к зданию бывшего местного сельсовета. Там он сдавал в пирамиду свою винтовку и входил в выделенное для сна и отдыха солдат помещение, до отказа заполненное лежащими прямо на полу бойцами, что крепко спали, утомленные пребыванием на постах. Не найдя для себя место, Иван буквально втискивался на крайнее место, толкая в бок лежащего последним товарища, от чего тот, не просыпаясь, двигал свое тело, уплотняя общее лежбище спящих людей. Положив под голову тощий вещмешок, Шукалов моментально засыпал. И чем дольше и монотоннее продолжалась его служба в подобном режиме, тем быстрее он проваливался в сон, когда возвращался со службы и, тем крепче спал. А утром его расталкивал старшина или командир взвода, будил, тормоша, что есть силы его тело и заставлял подняться, чтобы он вновь заступить на пост или дежурство. Почти ничего не понимая поначалу, Иван поднимался на ноги, брал из пирамиды свое оружие, слушал боевую задачу и отправлялся в указанном направлении, чтобы вновь заступить на пост, сменив уже отдежурившего и валившегося от усталости сослуживца.
