© Диана Александровна Чайковская, 2021
ISBN 978-5-0055-0975-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Я очень долго к этому шла – и вот наконец-то свершилось! В сборнике – моё всё. Читателя ждут стихотворные сказки, в том числе этнические. Что-то было сплетено случайно, а что-то продумывалось сутками.
В любом случае – б л а г о д а р ю. Каждого, кто прочтёт и оценит.
Кай клянётся корону веками хранить, в тонких рёбрах треща разгорается лёд.
«за тобой теперь Север, Её ученик, даже если Она обернулась углём».
соколиный клич, перезвон ключей, проскакал октябрь тысячу ночей, у колодца встал, соскочил с седла, распахнул свой плащ да вошёл в шалаш.
тысячу ночей ведьма не спала, тысячу ночей у котла ждала, где кипел глинтвейн, где горел Самайн, где родному – свет, а чужому – тьма.
сели у костра вместе колдовать, пусть шумят ветра, пусть хрустит листва и вплетаются в оберег слова.
прилетай на крыльях ветра к переплёту звёзд и рун, где развешивает ведьма обереги по двору, рыжий пёс пушистым вихрем с лаем носится у ног, а котёнок раздирает полный зелени венок.
вьются знаками дороги, у костра дымится чай.
прилети.
явись к порогу, убеги от чёрных чар, разлучающих до лета родных брата и сестру, пока кровь не заалела, не раздался рёбер хруст под молитвы тех, что прячут за распятием чертей.
прилетай скорей, иначе
будет не к кому лететь.
в обережных нитях смеётся месть, на заре золой не струиться ей, не спасёт дрожащий в ладонях крест, если тем крестом обернулся змей. в изголовье вьётся его гнездо, обхватив шипением звон бусин.
слух ласкает нежное «дин-дин-дон», но открыть глаза не хватает сил.
жгущим рёбра небоцветом расцветала в нас любовь.
запах трав, костры и лето, у корзинки – зверобой, босиком по прелым листьям как по лезвию ножа, сердце строит в смехе пристань – жалко будет разрушать, только это не навечно, знают все больной итог.
я расправлю гордо плечи у разрушенных дорог и с метелицей завою, как не выла много лет.
не очаг, не пристань – воин и увядший небоцвет.
1.
мне полыни шёпот дороже злата, а с лесным огнём не сравнить рубин, как кольцо из церкви – с касаньем Лады, даже если по сердцу будут бить перезвоном ранних колоколов, кружевным подолом чужих невест.
засмеюсь я подле семи котлов и развею по ветру пьяну песнь о кострах зелёных и полных зёрен, что врастают плотно в девичью кость, о плодах из рыхлого чернозёма, что свивает ночью немой погост.
2.
что ни люд – то каждый бежит крестясь, не из наших девка, мол, значит – бес, из соломы нити умеет прясть, под луной пускается в дикий бег.
я с сестрой-русалкой скачу по полю и вплетаю в волосы горечь трав.
хорошо же жить и дышать на воле, а не там, где чей-то прогнивший нрав, где свекровь орёт ну почти по-свински, муженёк на печке давно сидит.
я скорей взлечу Перуновой птицей, чем скажу кому-нибудь «господин».
вшила нитку лунного серебра в искажённый пламенем злым сосуд, чтоб не вытек пеплом хоть до утра да залился песней в сыром лесу посреди русалочьих жемчугов, обнимавших золото мёда трав: «говорилось – будет в любви легко, только не просохнуть потом от ран, только мне сплетать все узлы дорог, чтоб случайно к Бездне не привели – захохочет змием седой клубок и осядет звёздами у долин, где Лилит сливает огонь и кровь с золотою пряжей из Божьих рук, где шипит в шелках не один король в самом центре пьяных от солнца груд».
дрожь обнимет синюю чешую, забурлит зеркальная гладь в слезах: «дай иголку, милая, я дошью, растворит всё чёрное бирюза, что досталась нам от царя-отца, ибо горше песни лишь стон морской, хоть поётся с лёгкостью бубенца, рвёт кусками рёбра, звенит тоской».
растворится в зелени шёпот волн и заставит боль изнутри молчать, пусть сто раз над ней разнесётся вой, но не дрогнет вышитая печать, лесом льдов обняв чёрный лик огня, сделав жизнь мертвее всех звёзд и лун.
слишком поздно будет себя менять, если впустишь в сердце седую мглу.
ни огню, ни ветру, ни тонкой пряже не убрать из рёбер чужого зверя, что ни сон – то шёпот до боли вражий, что ни слово – шаг от своей же веры.
в новолунье снова плясать по иглам, сотрясать деревья глухою песней. разгорится пламенем волчье иго и взлетит, позволив к заре воскреснуть.
Каиново племя на ладан дышит, клацает клыками: «огня, огня!», чтоб до чёрно-алого иней выжечь и погост змеиным кольцом обнять, только гонят прочь его шум да гомон, блики рун в сцеплениях рук людских, мол, катись отсюда голодным комом, по ветру развейся, со света сгинь.
пусть дымятся травы, пусть пляшут птицы, пусть Самайн растянется по земле, пусть позволит злобному раствориться и у шлейфа ведьминого истлеть.
1.
ведьмин дом в вороньем плаще клокочет, изумрудным огнивом вдаль глядит, на земле могильной рисует ночью, как во тьму взлетает багровый диск и выходят тени ему навстречу, из последней воли костьми гремя.
солнце льнёт к ним, что-то там страстно шепчет в жажде их, шипящих, в охапку смять.
2.
восстаёт в ладонях смех лошадиный, как четыре всадника скачут к Ней, чтобы напоила и приютила, в колыбель запрятала по весне.
ведьме вечно ткать, над костром носиться, потчевать гостей у своих ворот, следовать за Смертью в чужих глазницах, от неё же прятаться за пером, переплётом древним, расшитым болью и сестёр, и братьев, что сквозь века кормят рёбра гневом, тоской, любовью к росчеркам заклятий на языках.
боль его безмерна и глубока, растворяет шёпотом гиблых душ, за рукой истлевшей ещё рука вьётся в петли, жестом зовёт беду, чтоб давила комом, до пепла жгла – пусть хохочет, стонет и рвётся прочь.
боль его клыкастей и злей, чем мгла, век назад поверившая в добро.
по мотивам фильма «Ноябрь» (2017) | Лийна.
до чего же жжётся калинов сок, поутру стекая дорогой волчьей, будто бы не он изливался в сон да беду лихую во тьме пророчил, мол, осыпет ставни слепой тоской – и вспорхнёшь ты воющим зверем в воду, позабыв про клятвы, людской закон, как жила-дышала своей свободой.
…целы кости – в сердце вселился бес, плоть клыками режет, щекочет, давит, за рубцом – веселье и вновь рубец, только дом русалочий ад разбавит леденящей лёгкие тишиной, где ни света белого, ни поживы – лишь скелетом жмётся поближе дно,
как сама себе и наворожила.
1.
на ладонях князя багряна пряжа, возле рёбер ворон сверкает яшмой, подойти бы близко, но скрутит стража и отправит в тёмную крыс уважить.
я плясала волком, глядела птицей и ткала с луной напролёт ночами, как шептали – помню – мои же спицы, мол, пойди склонись над кипящим чаном да пропой слова, что наружу рвутся:
