– Смотри, летит! Загадывай скорее. Загадывай! – парень обнял девушку за плечи. Они сидели на лавочке у деревенского пруда. Ночь пахла камышом. – Ещё одна! И ещё! Ты загадала желание?
– Не-ет.
– А я загадал,– не отрывая глаз от неба он сжал её руку, поднёс к губам, поцеловал кончики пальцев.– Удивительное чудо, эти звёзды. Стремительные, прекрасные,– он волновался, повернул к ней лицо. – Ты моя звёздочка…
– Это не звезды, – оборвала его.– Это метеоры.
Она встала. Высвободила руку, взъерошила ему волосы на голове.
– Ты хороший… только смешной, – девушка вздохнула, грустно улыбнулась, покачала головой. Сделала несколько шагов к тропинке, обратила лицо к небу, потом снова к парню.
– Что загадал-то, скажешь?
– Сбудется – скажу, – он тоже встал, настроение вдруг испортилось, а звезды перестали быть удивительными.
– Ну и ладно, – она иронично подняла брови, повернулась и пошла к дому.
– Ну и ладно, – почти крикнул он ей в спину, снова сел на лавочку и уронил голову на руки.
***
В середине июля Сергей Иванович уволился с завода, сделавшись, наконец, стопроцентным пенсионером, а появившееся свободное время заполнил тем, что ему нравилось больше всего – живописью. Сын с дочкой говорили, у него это хорошо получается. Когда были маленькие, Сергей Иванович много рисовал для них. В основном – иллюстрации к сказкам. А иногда ребячьи портреты. Некоторые до сих пор хранились в фотоальбоме.
Дети подарили отцу на день рождения (а исполнилось ни много ни мало – семьдесят два года) краски, кисти, холсты разных размеров. Раньше руки не доходили. Желание было, а сил и времени не доставало. Теперь же Сергей Иванович исполнился решимости реализовать свои художественные амбиции. Душа жаждала, нутро кипело, хотелось мук творчества.
За месяц новой, пенсионной, жизни на мольберте появились очертания будущей картины: залитое солнцем васильково-ромашковое поле расстилалось до чернеющего тучами горизонта; поле наискось слева направо пересекала грунтовая дорога – она начиналась внизу холста двумя широкими лентами колеи, которые с отдалением сужались и сливались воедино. Дорога не была безупречно прямой, где-то на второй своей трети она изгибалась и потом снова возвращалась на прежнее направление. А на изгибе стояла невысокая тонконогая берёзка. Будто, какой-то сердобольный тракторист пожалел её, ещё совсем юную, не сломал прокладывая дорогу большими чёрными колесами, объехал, а за ним и другие то же делали. Так она и стоит. Одиноко. Обнимает себя пышными тонкими ветвями, кутается в них словно в мягкую шаль, поёживаясь от ветра.
