Господи, благослови этот сад —
наш маленький сад, распустивший листву
в зимнюю нежность.
Знало тогда о нем только небо —
такое же, как и сегодня, —
бездонное небо цвета ночного моря.
Благослови эту землю —
нашу землю, мечтавшую во сне о весне
и дождавшуюся весны.
Пусть песни мои для нее будут
вечным эхом того звездного моря.
Благослови это солнце —
наше солнце, пока еще спящее в недрах земли,
пока еще не знающее о собственном свете,
дважды рожденном – наяву и во сне —
в зимнюю нежность.
И рассвет его благослови.
Звезды наполнили сердце твое
мерцающим серебром
нежности.
И то, что лишь виделось прежде нам,
что было зимним неясным сном
проясняется светом в воздухе,
рассыпается радостью в нем.
Воплощается – новою жизнью —
пробуждающейся внутри
нежностью,
преображающей
вишневеющий трепет зари.
Это – слово мое бессмертное
и сердцебиенья твои.
Это в будущем – три дыхания
в нежности и любви.
Ты, как земля, обнажена,
и, как она, нежна.
И сладко дремлешь ты, жена,
грядущего полна.
И сон твой легкий на волне
весны сияет мне,
и пламенеет в тишине
он с солнцем наравне.
И свет, земной и неземной,
что веет глубиной,
таит за нежной тишиной
и свет, и сон иной.
Ты пробуждаешься, любимая, от света —
того, что у тебя внутри.
Нет ничего в саду весеннее рассвета,
его улыбкою ты спящей озари.
И, озаренный нежностью, он жаждет лета,
он обещаньем лета полн,
а над тобою – нежно спящей до рассвета —
мое дыхание: глубокий шепот волн.
От звонкого апрельского солнца
воздух кажется синим,
и эта хрупкая, тонкая синева
касается сердца.
Сердце с сердцем – цветущий сад,
и в нашем саду —
распускается третье сердце:
солнце грядущего сада.
И, полнотою таинства пробужденья
исполнившись, ты молчишь.
И слышна в саду
только тихая нежность —
тихой песни – тишайшей моей,
но касающейся – тебя
и знающей
о неслышном твоем ответе.
Здесь, среди тишины моего голоса
распускается глубина твоего дыхания,
и так понемногу —
песня за песней, волна за волною, цветок за цветком —
разрастается море
нашего – только нашего – сада.
Мы меняемся вместе с ним,
мы сплетаемся вместе ветвями мгновений,
так, что листва на двоих – одна.
Но неизменен, весна моя, —
дар пробужденного сердца.
Пусть голос мой тих, но тебе в нем ведь слышится отзвук
шепота звездного – разговора бессмертного о любви —
вечной песни, поют что смертные соловьи,
вечной песни, в которой – дыхание Бога.
И молчанье – вниманье твое – тот же отзвук.
Здесь, среди тишины твоего дыхания
распускается глубина моего голоса.
По весне земля – не сыра,
а нежна откровеньем
неба – влюбленного
в затаенность ее:
в ожиданье ее тихое,
и в смиренье ее ясное,
и в ее бескорыстные
– как рожденье —
дары.
И небо —
небо тоже жаждет прикосновений,
ибо вовек
им касаться друг друга светом,
ибо вовек
они неразделимы,
ибо полна и сама земля
света творящего
прикосновений.
Неслышимое слышно в тишине,
средь шепотов и шелестов и гула
счастливого мерцающего ветра.
То голос твой, неведомый еще,
то голос твой, пока не прозвучавший —
пока предощущаемый лишь нами.
Но этот голос новый – новый, твой —
уже мы знаем, как мы знаем это
цветенье нам дарованного сада.
Пусть голос мой слаб, но он переполнен светом,
пусть истончается (свет труднее нести, чем тьму).
Я несу его – для тебя, любимая,
и несу его – для тебя, мой сын.
Помни, что кровь твоя – пламя,
зачатое средь зимы.
Помни, что не пристало
солнцу бояться тьмы.
Помни, что свет обнаженный
– свет обнаженный твой —
зажженный нежной любовью,
любовью быть должен живой.
Помни, что полон август
пронзающей синевой.
Море – вечная память незыблемого непостоянства,
помнит прошедшее и грядущее помнит, не зная
настоящего, потому что оно – повторенье
времени в волнах пространства.
Только мгновенье зыбкое – и любимая, родная, земная,
плещется в волнах нежной солнечной нереидой,
и не света преломленье, но – зренья
волны дают, не зная
сами о том – шелестящее пеной мраморной озаренье:
вот оно – настоящее, вот оно – пламя извечного солнца —
обнаженное женское тело, в котором скоро проснется
новая жизнь, новый сияющий голос.
Волны улыбкой солнечной рассекая,
выходит на берег моя Пенелопа – моя Навсикая.
Мы были там – среди древних камней-великанов,
там солнце рождается – вновь и вновь,
тысячелетьями. И тысячелетия – канув —
возвращаются к жизни, ибо жизнь есть любовь.
А любовь – это пламя той таинственной птицы,
той, сжигающей смерть дотла,
оттого и камням, ожидающим солнце, так сладостно спится,
оттого даже древность их – юна и светла.
Мы там были – и не знали о нашем грядущем солнце,
