В 1742году Бах написал «Гольдберг-вариации» по заказурусского посла при короле польском за 40 луидоров в качествеснотворногодляпридворногомузыкантаГольдберга,страдающегобессонницей…
Бах создаетконструкциюневиданного масштаба, которую использует лишь один раз.
Гленн Херберт Гульд
Музыка обворожительно прекрасная вещь. И заниматься ею – наслаждение. Но нет профессии хуже, чем «концертмейстер»! Это я понял давно, еще во время учебы в консерватории, когда стал всерьез учиться ремеслу пианиста-аккомпаниатора. И когда понял, решил: все что угодно, но только не это, только не концертмейстер! Жизнь решила иначе. У нас правильно говорят: «не зарекайся – ни от сумы, ни от тюрьмы», но почему-то забывают добавить – «и от концертмейстерских обязанностей»!
Так получилось, что организаторы музыкального образования решили, что концертмейстерскому делу пианиста нужно обязательно учить – и очень долго. Уже в музыкальной школе начинается эта канитель. Хотя педагоги не знают, что им делать-то на уроках по «концклассу». Но «учат», «часики пишут», журнал заполняют, денежки получают, выдумывают приемы, правила, педагогические принципы. А всего делов-то: солист мелодию играет, ты, концертмейстер – аккомпанемент. Значит, он главный. Играй тише, не заглушай. Не себя слушай, не солиста, а музыку. И чему же тут учить собственно? Практика, конечно, нужна, но учить?
Но когда-то нашелся «умник», проявил административную активность и всех заморочил, уговорил заниматься ерундой, соблазнил деньгами, карьерой. И тратят люди жизнь неизвестно на что. И к этой ерунде, т.е. – к педагогике концертмейстерской, привыкают. И создается традиция. И сделать уже ничего нельзя! В результате, великой мудрости – «играй тише, чем солист» – учат год в музыкальной школе, три года в музыкальном училище, четыре года в консерватории. Нелепость – всего четыре слова и целых восемь лет учебы.
Говорят, оправдываясь, – «концертмейстерская работа специфична, требует специальной подготовки». О том, как все происходит на самом деле – подготовка и собственно концертмейстерская работа, – я узнал на своем опыте, о чем попытался рассказать в «записках», которые помимо моей воли стали страничками романа.
Ч А С Т Ь П Е Р В А Я
Suggestion diabolique1
«Концертмейстер» самая востребованная из всех музыкальных специальностей. Без пианиста-аккомпаниатора музыкальное искусство существовать не может. Все поющие, играющие артисты нуждаются в аккомпаниаторе. Ведь они только мелодию играть способны, а мелодии поддержка нужна, аккомпанемент – как фундамент зданию, как постамент скульптуре. Поэтому без концертмейстера солисты не могут. Без него им только в «яму оркестровую» садись, что в театре – удел завидный?
А еще концертмейстер для подготовки оперных спектаклей нужен и для учебы, и в хореографии, и в театре, даже спортсменам-гимнастам он необходим. Востребованная, однако, специальность, а потому и оплачиваема прилично.
Впрочем, в моем «грехопадении» в концертмейстеры решающим фактором стали не деньги, хотя ими тоже поманили. Со мною все было иначе, похитрее: тут точно не обошлось без того, имя которого я называть не буду, на всякий случай. И приключилось это во время учебы на втором курсе консерватории, когда прошел я до половины установленный срок овладения профессией (по мысли организаторов образования, освоив первые два названных выше слова из четырех!) и взошел на высшую ступень постижения «тайн концертмейстерского мастерства».
Была средина октября. Ночные заморозки, уничтожив остатки неубранного урожая, подвели черту под сельхозработами, и студентов вернули в аудитории – учиться. К чему мы и приступили, не торопясь.
Деканат вывесил расписание, обнаружив новый предмет – «концкласс». Концертмейстерскому искусству учат на индивидуальных занятиях, поэтому нужно было прийти к назначенному заведующим кафедрой педагогу и определиться со временем, программой и отчетностью. Назначенный мне педагог носила фамилию Цукер, но ничего «сладкого» в ней не было – с виду. Была она – в годах, в старушечьих очках, в неухоженности совсем не артистической, не богемной.
Прихожу я к ней на первый урок. Сразу задачу ставит:
– Вы, – говорит, – уже концертмейстер дипломированный, училище закончили. Сейчас для Вас главное по предмету репертуар накопить.
Вот тут наваждение-то и началось.
– Можете на работу устроиться концертмейстером, – продолжает, улыбаясь хитренько, – на полставки. Это лучше всего будет: и репертуар накопите, и опыт бесценный приобретете, и зачет получите, и денежка появится небольшая, но ведь не лишняя же.
– Хорошо, а как занят буду? – отвечаю, осторожничая, здравомыслие проявляя.
– Да всего-то два раза в неделю по пять часов академических.
Это три часа сорок пять минут, быстро соображаю, обрадовавшись, но не настораживаюсь почему-то – чего это такая выгодная подработка не востребована? – а надо было, надо!… А я – «согласен» – говорю.
Стали заявление писать тут же. Она диктует, я пишу. Потом пошли мы с нею к проректору заявление подписывать. Тут наваждение продолжилось, лик поменяв.
Вхожу впервые в начальственный кабинет. Сидит, улыбается проректор, а глаза у него большие, восточные, с поволокою.
– Что скажешь хорошего? – любезно вопрошает, вместо приветствия.
– Да вот, – отвечаю, – заявление принес, на работу устраиваюсь.
В растерянности стою перед столом начальника, думаю, начнет сомневаться, сердиться, а он, улыбаясь, заявление взял, глазищами своими чуть косоглазенькими пробежался по листку сверху вниз. А заведующая вдруг сахарным голоском поясняет:
– Потребность возникла производственная. У духовиков на факультете одни юноши учатся, и нужно им концертмейстера соответствующего подобрать, а то ведь совместная игра с девушками чревата, – хи-хи.
– Пусть работает! – заключает начальник, и заявление подписывает тут же – «в приказ».
Итак, бумага подписана, сделка состоялась, а я и не понял поначалу – с кем ее заключил-то. И пошел работать, согласно расписанию по вторникам и пятницам.
Направили меня в класс к гобоистам.
Думал, что все будет, как обычно, как на индивидуальных занятиях «по специальности»: преподаватель с учеником работает – учит, показывает, а концертмейстер лишь подыгрывает, когда надо. Но плохо знал я специфику своей новой работы, – все было совсем не так.
Их, гобоистов, было пятеро. На урок они пришли почему-то все вместе и оставались все вместе до конца, пять часов – то есть. И начались у них разговоры: про качество «тростей» (это то, что они в рот суют, играя), про то, что кто-то о ком-то сказал что-то из того, что говорить, совсем уж не следовало… Все это «вываливалось» беспорядочно педагогу, ему в укор ставилось, а он – то отбивался, то встречными упреками подливал масло в огонь скандала.
