Сергей Владленович Строкань
Родился 14 сентября 1959 года в городе Новомосковске Днепропетровской области, в 1982 году окончил Институт стран Азии и Африки при МГУ по специальности – востоковед-филолог. В настоящее время проживает в Москве.
В студенческие годы посещал поэтический семинар Кирилла Ковальджи в журнале «Юность», вместе со старшими товарищами Алексеем Парщиковым, Иваном Ждановым, Александром Еременко, Марком Шатуновским, Юрием Арабовым и другими пытаясь расширить рамки традиционной поэтики средствами еще только заявлявшего о себе метареализма или «метаметафоризма».
В 2010 – 2011 годы – участник клуба поэзии Stella Art Foundation.
Стихи публиковались в журналах «Москва», «Сибирские огни», «Дети Ра», альманахах «День поэзии», коллективных сборниках и антологиях.
Победитель телевизионного поэтического турнира «Стихоборье» (декабрь 1996 года, жюри под председательством Юрия Левитанского).
Автор поэтических книг «Белый свет», «Прощание с зимой» и «Осень, сентябрь, Осирис».
Победитель Международного поэтического конкурса Максимилиана Волошина 2010 года в номинации «При жизни быть не книгой, а тетрадкой».
Член Союза писателей России
Диверсификация художественного производства
В начале 80-х на «студии Ковальджи», в редакции журнала «Юность», чтобы тебя заметили и запомнили, надо было пройти нечто вроде инициации. Здесь доминировали метареалисты – Алексей Парщиков, Иван Жданов, Александр Еременко. Можно было бы назвать другие достаточно известные имена.
Но любая попытка назвать всех заранее обречена на провал. Она равносильна тому, чтобы кого-нибудь не назвать. Молодая неофициальная литература не имела жестких организационных форм. В нее не зачисляли. К ней присоединялись. Не путем заявления о намерении вступить в несуществующие ряды и быть внесенным в отсутствующие списки, а с помощью стихов.
Некто писал стихи, которые признавались стоящими, и становился своим. Не в результате голосования и даже не в кулуарах. Это было больше похоже на свершившийся факт, с которым трудно было не считаться. Если с кем-то можно было не считаться, особо не церемонились. У Сергея Строканя лично для меня такими прошедшими инициацию стихами стал «Урок географии»:
Шара земного измятую рваную карту
Помню распятой на гвоздиках классной доски,
Круглая пыль шевелила губами под партой,
Хлопала дверь, колебавшая материки…
Это стихотворение о ветхой карте мира, которую вешают на доске во время уроков географии, постепенно истлевающей и, наконец, окончательно развалившейся на части и рухнувшей на пол. После чего «уборщица тетка Полина» отправляет ее в мусорное ведро. Можно вообразить себе вызванные этим исполненным символического содержания происшествием хохот и радостные вопли, нарушившие тишину урока, впрочем, оставшиеся за пределами собственно стихотворения.
Рискну утверждать, что литература нашего поколения выросла из прорех школьной дисциплины. Даже, еще точнее, из пассивного школьного непослушания. Хоть к тому времени все мы давно уже отучились в школе. Большинству из нас было прилично за двадцать. А самому старшему – Ивану Жданову – даже чуть-чуть за тридцать. Но десять лет, проведенных в школе, были все еще значительной частью нашей сознательной жизни. А Сергей Строкань вообще был младше многих из нас. К тому же «Урок географии», судя по датировке (1978 г.), и вовсе был им написан в девятнадцать.
Пассивное школьное непослушание не было протестом и вообще какой-либо солидарной формой борьбы с режимом. Это был вдруг помимо и до нашего прямого участия образовавшийся люфт в бескомпромиссном тоталитарном идеологическом прессе. И с бессознательной подростковой восприимчивостью наше поколение ощутило этот люфт, не особо понимая его природу. Просто вдруг стало можно то, что раньше было нельзя.
Сейчас, по прошествии многих лет, стало очевидно, что произойти это могло только в силу катастрофического обрушения гиперреального. Именно его обрушение и есть подлинное содержание «Урока географии». Когда я впервые услышал эти стихи, термин «гиперреальность» еще не был в ходу. А содержание стихотворения могло истолковываться просто и поверхностно, как телячий восторг подростка при виде низверженного атрибута дидактической назидательности и догматизма, символизировавшего все безнадежно архаичное, что только было в окружавшей нас действительности.
Но за истлевшей и распавшейся на куски старой географической картой маячило совсем не символическое, а самое реальное, какое только может быть, разрушение той системы, в которую была встроена наша жизнь. И происходило оно не из-за чьего-то злого умысла или организованного возмущения недовольных масс. Рухнула под собственным весом и до сегодняшнего дня продолжает разрушаться пронизывающая все наше существование, самыми разнообразными способами структурированная гиперреальность. Т.е. рассыпается не только ее архаичная идеологическая версия, которая процветала в нашем многострадальном отечестве, а вообще любое цементирование символического, попытки придать ему конечные формы, где бы и в какой бы своей разновидности это ни проявлялось.
Сегодня мы видим, как везде сплошь и рядом меняется, не успев утвердиться и затвердеть, содержание интеллектуальных парадигм, переиначиваются термины, меняется семантика слов и лексическое наполнение языков. Гиперреальность проиграла соревнование с реальностью. Ее претензии на равноправие и суверенитет оказались беспочвенны. Она непрерывно деградирует. И обветшавшая географическая карта из стихотворения Сергея Строканя – это не просто ее символическое выражение, т.е. символическое выражение символического, что само по себе нонсенс, а плоть от плоти самой расползающейся по швам гиперреальности.
Разумеется, только намного позже мы прочли об Альфреде Корзибском и его дихотомии карты и местности. Только потом рухнул Советский Союз и распался социалистический лагерь. И все геополитические экспликации «Урока географии» стали реальностью:
Шел от Европы бумаги истерзанной запах,
И собирался под горлом в опилковый ком,
Польши отклеился край и тянулся на Запад
Под проникавшим сквозь плотную дверь сквозняком.
И дальше:
Помню, когда у Европы одна половина
Рухнула на пол, не в силах висеть на ребре…
А ведь в 1978-ом еще ничто не предвещало падения Берлинской стены. Но этого и не требовалось. Совсем не эти экспликации делали стихотворение онтологически достоверным, а «уборщица тетка Полина», которая в конце отправляет развалившуюся географическую карту в мусорное ведро. Ее появление и есть прямое безжалостное вторжение реальности в еще недавно претендовавшую на статус истины в последней инстанции гиперреальность. При этом лирический герой, как и весь класс, как преимущественно все поколение, наблюдает за этим из-за своих парт со стороны, т.е. проявляет то самое пассивное непослушание.
