Дон Антонио однажды встретил прекрасную донью Исабель гуляющей по лужам в окружении семи достопочтенных матрон (кто был ей двоюродным, а кто внучатым – неизвестно), пушистой болонки и двенадцати кавалеров, в которых легко было узнать кадетов Шестнадцатого морского офицерского училища.
Через день, дописав сонет 'На встречу доньи Исабель ранним утром в сквере Сан-Паулос', он узнал, что прекрасная донья подхватила апчхирус. Все, сопровождавшие её, также лежали в лёжку.
Дон Антонио, незван и непрошен, явился в маленький дом за Эскориалом. Там сидели высокие ведомственные чиновники; множество из них просто хватались за голову, когда речь заходила об апчхирусе. Дон Антонио взял справку, что ему разрешается действовать на собственный страх и риск, и отправился в путь.
В трактире сеньора Ильяса ему дали очки, с помощью которых он видел чётче, а главное – проницал своего собеседника насквозь, сходу различая, говорит тот правду или лжёт.
В трактире сеньора Перегринаса ему дали саблю, бьющую без промаха. С одним лишь условием: эта сабля легко находила путь к виновному сердцу, но не могла поразить чистое.
В трактире синьора Руэса он имел любовное приключение с двумя дамами сразу. Одну из них также звали донья Исабель. 'Свой успех на этом поприще я посвящаю тебе, о далёкая моя возлюбленная', – сказал он портрету той, первой девушки, прежде чем отпустить вторую донью. И отправился в далёкий путь по горам и прериям…
В то время сеньорита Белла, подхватившая апчхирус, сидела дома в обществе своих тёток и собаки. Тётки налили горячей воды в большой таз, и Исабель парила в нём ноги. Обе – до колен: как фарфоровую, так и деревянную.
Но всё равно издвала 'ап-чхи!'
Кадеты-мореманы по очереди, затянув лица до рта широкими листьями гуайявы, внсили тазы поменьше, прикрытые тряпками. В них прекрасная сеньорита парила руки. Обе – до локтей: как золотую, так и серебряную.
Но апчхирус не сдавался.
Вечером пришёл великий импрессионист Мане и, вместе со своим другом Эдуаром, замалевал грубой чёрной краскою балкон.
Однако же один маленький апчхирус был выкашлян доньей Беллой сквозь чёрную краску, и пошёл гулять по району.
Тем временем дон Антонио достиг цитадели на Сьерре-Морене. Там хозяйка, благородная Аньес, у которой были не только серебряная рука и фарфоровая нога, но и искусственное ухо из дамасской стали, глаза и рот из морских ракушек (что делало её сразу умильной и неповторимой)… так вот, донья Анна заставила дона Антонио спать с ней. А потом указала ему дорогу за горы, вышив жемчугом на платке орнамент, что должен был служить путеводителем к замку злого короля Апчхируса.
Скача на своей лядащей (и, надо сказать, не в меру ледащей!) лошадёнке, дон Антонио развлекался тем, что читал новый роман графа Люгеронда, совсем недавно вышедший в издательстве 'Зельбенпринт''.
***
В синих сумерках было уютно и приятно, хоть я здесь одна. Совсем одна…
Давно прошли те времена, когда мы с Марком гуляли по холму. Теперь мой прекрасный, благородный лорд, наконец-то, явил своё звериное нутро – больше он не скрывает, что ему на меня плевать. Стоило подхватить 'паутинку' (а не ходила бы ты, Агни, босиком по лужайке на ночь глядя! Ну да что уж плакаться попусту… Глупая была. Наивная. Искренне верила, что серебристые нити сквозь гортань не прорастут, а даже если прорастут, и укоренятся до такой степени, что будут видны на шее – мой друг все равно меня не выкинет за ворота). Ну вот и… Доигралась. От нашего романа (некогда – весьма пылкого!) мне остались только платье – белое, как волосы моего, гхм, дорогого друга (м-мать его!), – да сапоги. Впрочем, я до сих пор стараюсь держать себя в руках. Не плачу. Где-то в старом моём доме – сундук с одежкой; я и во дворце у Марка любила принарядиться, бывало. Дайте мне только дойти до избы! Уж как начну перебирать эти платья, вмиг все горе забуду.
Ну то есть нет, конечно. Нити на шее – не дадут о себе забыть. Но, по крайней мере, я не стану грустить насчёт утерянной любви. Чёрт бы её побрал. Да и лорда Марка заодно.
