Я лежала недалеко от дома под старым раскидистым деревом, чудесным образом сопротивляющимся неумолимому натиску пустыни.
Отец говорил, что обитающий в дереве дух хранит нашу семью с тех пор, как сбежав от войны и выросших налогов, мы пришли на север и поселились в заброшенном доме расположившего перед высокими городскими стенами поселка.
Рядом, черно-блестящей угловатой горкой лежали закопченные кастрюли и сковородки. Мама велела их почистить, но, разморенная дневным солнцем, я играла сухими листьями, представляя, что это большие корабли, а муравей на них – я, и плыву по большому морю. Моря я не видела ни разу. Вообще не видела ничего, кроме простирающегося до горизонта желтого песка, но папа рассказывал, что там, где кончается песок, начинается море. Такое же синее, как небо, и я мечтала, что когда-нибудь увижу его.
Широкая, шелестящая на обжигающем ветру крона укрывала от солнца, но знойный воздух опалял кожу. Очень хотелось пить, а воды в оставленном мамой глиняном кувшине осталось только половина, и ее надо было растянуть до конца дня. Голода не чувствовала, но это и к лучшему – еды дома почти не было.
– Благословленная Шивой, – слышала я второй день. Люди приходили поглазеть и показывали на меня пальцем.
Наш дом стоял на окраине, около самой стены, защищающей селение от хищников, хотя, какие хищники могут быть в пустыне, а в большей мере – от набегов разбойников, и никогда, до вчерашнего дня, здесь не проходило так много людей.
Я вытерла испарину концом старенькой, доставшейся от сестры дупатты. После укуса змеи меня то бил озноб, то бросало в жар, при этом сил что-то делать становилось все меньше.
Случилось это в ночь, предшествующую сегодняшней – зимой, после захода солнца становится холодно, поэтому мы подняли бамбуковые шторы, разделяющие дом на комнаты и, прижавшись друг к другу, спали все вместе на циновке. Быть может, потому что спала с краю, заползшая в поисках тепла змея укусила именно меня. От боли я вскрикнула и толкнула спящего рядом Реянша. Брат сначала заворчал и оттолкнул меня, но всхлипы не давали заснуть, и он, взяв с алтаря лампаду, велел показать, где больно. При свете слабого, пляшущего огонька, едва различимые, на ступне темнели два крохотных пятнышка.
– Мама, папа, Анви! – закричал Реянш, стараясь разбудить остальных. – Нейсу укусила змея!
Все вскочили и принялись осматриваться, а я осталась сидеть на циновке и плакала – боли уже не было, но нога начала неметь. Из темноты раздалось приглушенное шипение. Брат осторожно поднес лампаду – приготовившаяся к броску кобра с расправленным капюшоном показалась мне огромной, а на полотняном потолке, в колеблющемся свете лампады покачивалась ее еще более громадная тень. Но Реянш сказал, что это еще детеныш, он накинул на змею циновку и вытряхнул ее во дворе.
– Сынок, не ходи, и тебя могут укусить, – воскликнула мама, когда брат понес меня на улицу.
Луна освещала двор и здесь было светлее, чем в комнате. Реянш положил меня под деревом и пошел на задний двор.
– Сынок, не трать на нее воду. Может, дух дерева ее заберет, – переминаясь на пороге дома, попыталась остановить брата мама, но он молча скрылся в темноте.
Вскоре Реянш вернулся с кувшином воды, промыл рану и, как смог, отсосал яд. После чего перетянул ногу моей же дупаттой.
– Оставайся здесь, тебе надо быть на холоде, – сказал он, а чтобы совсем не замерзла, укрыл своей шалью и вернулся в дом.
Дрожа от страха и холода и кутаясь в шарф, я встретила рассвет.
***
Первыми из дома ушли Реянш и отец. Городские ворота уже открыли, и брат с отцом направились по пока еще холодному песку к вздымающейся в небо городской стене. Мужчины нашей семьи, так же как и почти все в поселке, работали в красильных мастерских. От этого их руки и ноги всегда были покрыты въевшейся в кожу краской. Иногда, когда краска плохо ложилась, отец приносил домой отрезы, такие же тонкие и невесомые, как редкая в наших краях пелена облаков. Он говорил, что это брак. Я не знала, что такое брак, и прозрачная, текучая ткань казалась мне чудесной. Вот только получить ее могла лишь после того, как износит Анви.
Только я проводила взглядом отца и брата, как в проеме глиняной стены появились мама с сестрой и, даже не взглянув в мою сторону, ушли – они тоже работали в городе – вышивали на одежде красивые узоры. Я засмотрелась на Анви – моя сестра и брат, оба очень красивые – смуглые, высокие. Конечно, Реянш более рослый, потому что старше, но и сестра намного выше меня. Волосы брата кудрявятся в беспорядке, а у Анви убраны в аккуратную косу, только у шеи видны непослушные завитки. Мои же, прямые и тонкие, развевались на горячем ветру, как высохшая трава. Грустно вздохнула – как бы хотела быть такой же красивой, как Анви и Реянш, но мне всегда казалось, что у родителей закончились краски, и я получилось такой же ненужной, как и приносимая отцом ткань – мои волосы и кожа были светлее, чем у брата и сестры. К тому же, по сравнению со сверстниками, я была слишком худой. Неудивительно, что мама и папа любили старших детей больше.
Весь день мимо нашего дома ходили люди, казалось, что их было больше, чем я видела за всю свою жизнь. Они подходили к нашему невысокому плетеному забору и переговаривались. Вечером, когда солнце почти скрылось за соломенной крышей, а мама и сестра вернулись, пришли соседки и привели с собой священника.
Еще не совсем стемнело и человек в белой одежде с нанесенным на лоб тилаком выделялся на фоне селян, одетых в будничные выцветшие камизы и шальвары – в нашем поселке что женщины, что мужчины носили одинаковую одежду, только у самых зажиточных жены и дочери по праздникам надевали для молитвы хлопковые сари.
– Это она благословленная Шивой? – разглядывая меня, спросил пандит.
Я поежилась под его изучающим взглядом. Было стыдно, что из-под коротких шальвар видно мои тощие лодыжки и, подтянув босые ноги, постаралась спрятать их под дупаттой.
– Встань и прими благословение, – шикнула на меня мама.
Я попыталась встать, но по-прежнему не чувствовала укушенную ступню, поэтому, чтобы не упасть, подпрыгивала на одной ноге. Мама недовольно нахмурилась, а Анви подошла и, поддерживая под руку, помогла наклониться, чтобы коснуться обутых в веревочные сандалии ног священника, коснулась их и она.
– Живите долго, – сказал пандит, положив руку нам на головы.
Мы распрямились, а он провел пальцами по моей щеке, задержавшись на подбородке, приподнял голову и заглянул в глаза.
– Красивая девочка, – сказал священник, а я едва не открыла рот от удивления, и очень захотелось поверить, что мои глаза похожи на глаза Анви – большие, черные и блестящие, в обрамлении густых щеточек ресниц. Почему-то длинные и загнутые – брата, нравились мне меньше. – Если Господь ее отметил, то вы должны выдать девочку замуж.
