В краю непевчих птиц весна сера,
И все ж – весна. Но я гляжу суровей:
Обманна эта краткая пора;
Я кашляю – и хорошо, не с кровью.
Обманщица? Обманутая? Как
Мне быть с моей несбывшейся надеждой?
Недобро ухмыляется мне враг.
А хрен ли – добро? Ненависть, как прежде,
Нас гложет, заставляя ямы рыть
Друг другу (это просто выраженье),
И ножики тихонечко точить
На разрешенье застарелых прений…
И я молюсь ужасным образам,
Которые пишу, не испросивши
На это благодати – сам, все сам,
В забвенье, затемненье и затишье.
Что Врубель? Переставленный Рублев.
Когда же ты, марака, перестанешь
Плодить свои кошмары? Ведь ты слег –
Но и тогда ты грезил о восстанье.
И если бы ты выжал дни свои,
Из них бы натекло немало яда…
Но что-то сушно, душно; что-то стих
Не удается у певца-собрата.
Исчерпано содружество теней.
Товарищество темное – на грани.
Мой Гекльберри выросший сильней,
Чем вы и я; он молодой, да ранний.
Мой голос в наступлении пустынь
Иссяк, иссох, охрип и надломился.
Я был так плох, что хуже – только стыд.
Я ложно обольщался и стремился.
Ну что ж, не обессудь. Осталось лишь
Последний взять оплот. Угрюмы стены,
И кадки со смолой, и тьма бойниц –
Все это нам. И холодок по венам.
Мне кажется… Там явствен хруст песка
Под чьим-то тихим, осторожным шагом.
Лазутчик щель нашел. Она узка,
Но есть. И нагоняет шорох страху.
Пойду, проверю. Новости плохи.
Рука дрожит. Язык во рту – как вата.
Найдут меня – изрублен на куски,
Но времени не будет и оплакать.
Кто это? Не слезились бы глаза,
Ослепшие в сплошных ночных дозорах –
Я понял бы, кому так задолжал,
Что пал из поднебесья, островзорый,
Он в средоточье загрубевших войск
И ищет здесь меня – как раньше, помню,
Он находил рукой, шептал: ты мой,
И гладил так легко и благосклонно.
Я знаю все. И все, и все забыл.
Вот, развернусь, меч занося привычно
На шорох за спиной. Кто б там ни был,
Молю… О чем? Об озверелой стычке?
О встрече с другом? О лице врага?
О ясности, просвете, озаренье?
Но все нейдет на след ноги нога,
И беспросветно сумрачное бденье.
Век подбирает корки с моих столов.
Все ужасное я открываю первым.
Век никогда не готов. Чей плач и чей зов
С кровью подшит к моему непотребному делу?
Что-то прекрасное тянет маечку к горлу
И открывает свой страстотерпкий живот.
Песня, я тебя слышу. Соскучилась Сольвейг.
Был твой возлюбленный радость, а ныне стал скот.
Все мы соскотились, все закручены прядкою –
Локон в альбом маньяка, в гербарий тоски.
Колотит меня суматранская лихорадка.
Маечка задрана так, что видно соски.
Мне не хватило млека смурной волчицы –
Брат все досуха вылакал. Вон он спит.
Знамение в небе двоится, как наши лица.
Но он – основатель, а я – лягу костьми.
Видишь – рука у горла, рассказ в глазах.
Римский колышется лес. Ласки прохладны.
Лес, где-то здесь проляжет дорога к аду.
И спустя столетья поэт в слезах
Будет бродить по ней, звать истлевшую деву –
Но из-под стоп будут только строфы звенеть.
Песня, я слышу тебя. Здесь, у брода – налево,
К нашей поляне. Заметь нас там, вечность, заметь.
Смотри, как причудлив изгиб коронующей шеи
И светел убор коронованной головы!
Задешево все достается тебе. Ну так бей! И
Не думай, что мы не готовы. Знаменья мертвы.
Ветер холодно дышит
За дверью домика Элли.
Ветер свивает кольца
Вокруг домика Элли.
Ветер скребет черепицу
На крыше домика Элли.
Ветер здесь неотлучно
Уже с неделю.
Сер и спокоен Канзас,
Привычная жизнь у Элли.
Не бойся, малыш, не сдует нас,
Все повторяет Элли.
Песик скулит, запрыгивает
На коленочки к Элли.
Ветер вырвал с корнями
Уже две ели.
Кто-то видел фигуру,
Сложившуюся из железок;
Кто-то рапортует о льве,
Сбежавшем из зоопарка.
Остерегайтесь чучела
В старой фетровой шляпе,
Сошедшего со штырей,
Наслышавшись об Иисусе!
Нет, ничего не знает
О слухах в народе Элли.
Сидит себе, слушает радио
На кухне прибранной Элли.
Если стучится кто в двери –
К ним не подходит Элли.
Нет у нее никого ни в душе,
Ни в постели.
Такой была и до ветра
Милая девочка Элли –
Дичилась, всех сторонилась,
Глаз не поднимала.
Сад поливала, полола,
Счастлива быть при деле.
Вся-то в хлопотах Элли.
А жить так мало.
Элли, о Элли, Элли!
Кто-то к тебе приходит.
Элли, о Элли, Элли!
Кто-то вокруг нас бродит.
Разве для канители
Созданы мы, о Элли,
Разве одни мы в черных
Ночей постели?
Ветер снаружи – воет,
Осерчал – не на шутку!
Рифмы – в полном разброде,
Песик – забился в угол.
Элли, о Элли, Элли!
Американский эпос
Взял тебя в менестрели
И в бурь поэты.
Стены трещат, бьются стекла.
О Элли, Элли!
Гаснет огонь в очаге твоем.
Мрак и холод.
Элли, о Элли – зачем этот свет
Так молод!
Элли, смелее…
Вперед, ma belle…
Полетели.
Ангелы здешних небес пронизаны нами.
Сумраком околдован весь край дремучий.
Если не пал – не заслуга, а только случай.
Курится воздух холодный парным дыханьем.
Агнцы, курчавясь, толкутся в проходе хлева.
Что там пастух, не торопится их в загоны;
Что там овчарка скулит, если время – оно…
Тусклого света крыло – обвисает слева.
Вон, за углом, он лежит. В кошеле заветном
Было всего ничего. Раздраженно хмыкнув,
Вор обтирает нож об одежду жертвы.
Агнцы растерянно блеют. О них забыли.
Глупую псину походя прирезая,
Вор до дому идет, пригасив светильник.
Двери жена открывает – полунагая,
Заспанная… И враз оседает, притихнув.
Так не годится. Он хочет ее в сознанье.
Должен же он получить в этот раз хоть что-то.
Бьет по щекам. С влажным звуком входит в тесноты.
Блеск закатившихся глаз пустотою манит.
Кончив, пускает под нож. Туда и дорога.
Что ей без мужа мыкаться. Жизнь – не шутка.
Только вон там, в углу – колыбелька будто…
Вор выдыхает проклятие в адрес Бога.
Разве все это так уж необходимо?
Шел бы и шел, не прельстившись, сегодня мимо!
Ладно. Неважно. Наверно, судьба такая…
Только и сам оседает, за грудь хватаясь.
Агнцы совсем разбрелись. А над кроваткой
Ангел стоит с сердцем в руке железной.
Смотрит ребенок в лицо его – сонно, нежно.
Он не кричит. И заплачет лишь раз, украдкой.
Ведь ангелы здешних небес пронизаны нами,
И сумраком коронован Адам ползучий.
Брат, что печалишься ты?
Хватит со старшими время
Тратить в собраньях унылых,
Что и Дионис не скрасит.
Вот я – бродила по лесу…
Помнишь, как много играли
В нем мы? За мною ходил ты
Всюду, за старшей сестрою.
Я олененка добыть –
Ты же его отпускаешь;
Только намечу я цель –
Сразу навзрыд ты заплачешь!
В пору голодную мы
Думали: смерть наша близко.
Вдруг нестерпимым кругом
Светом исполнился Делос;
Заколосились поля;
Сладостный плод нам деревья
Сами роняли с ветвей;
Нимфы явились, и нектар
Влили в иссохшие губы;
И объявил наш отец:
Что ж, ты прошел испытанье.
Ты. Но мы были с тобой.
Нам за послушность награда
Тоже была – но иная…
Труден твой путь, и один ты
Часто на нем остаешься.
Все же я с грустью смотрю,
Жду у костра на опушке:
