Малые реки миловидны и скромны. Среди теплых лугов, где стоит сладкий медовый аромат, петляет река-речушка Ошла, местами больше похожая на ручей. На перекатах Ошлы вьются длинные водоросли, сплетаясь и вновь бессильно опадая по течению. В омутах кружит черная вода, и желтеют кубышки. Большей частью речка довольно стремительна и неглубока, лишь в редких бокалдах-ямах есть настоящая глубина, где вода стоит тяжело и студено, неторопливо поворачиваясь в обрат. Путь Ошлы обозначают кусты ивняка.
Я ловлю здесь на перловку сорожку. Подбросив за кубышки несколько пригоршней пшенной каши с сухарями, я сижу рядом с удочками и наблюдаю за беспокойной жизнью поплавков. Вот один дрогнул, притопился и с наклоном пошел в сторону. Подсечка! Упираясь и разбрызгивая теплую воду, на леске ходит сорожка с ладонь. Затем берет еще одна такая же некрупная, но крепкая в теле серебристая сорога и все стихает. Спустя какое-то время, за которое я успеваю глотнуть холодного чаю, кто-то интересуется насадкой второй удочки. На ее крючке насажен навозный червяк – насадка не совсем летняя. Поплавок подпрыгивает и падает набок. Рука тянется подсечь, но рано, надо подождать… Поплавок снова приподнимается и идет в сторону. Пора!.. Поддергиваю кверху удилище, и оно упруго сгибается под живой тяжестью. Вначале кажется, что удилище вообще не поднять, а там, на крючке, тяжело повисла невиданная для этих мест чудо-рыбина – золотое перо…Но вот стронулась рыба и заходила на леске, толчками пригибая удилище. На поверхность смятенной воды всплыл оторванный стебель кувшинки с ярко-желтым бутоном. А затем поднялась кверху и зарыскала яростно действительно чудо-рыбина – сорожина, и действительно невиданная для этих неярких и небогатых по нынешнему времени мест. Эта сорога была, видимо, царицей здесь, а затем на червя и перловку стали поклевывать ее подданные – сорожки-с ладошку и меньше…
За моими действиями лениво наблюдает ястреб-тетеревятник, парящий над маревом лугов в восходящих потоках воздуха, насыщенного густым запахом трав и яркоцветья. Но его скорее интересуют чибисы или речные кулички, а может быть, взгляд суровоглазой птицы направлен в сторону деревни, где кудахчут курицы?..
Ловля сорожки вскоре прискучивает, и я иду проверять жерлицы, которые расставлены прямо с берега. Шесты их закреплены, как и удилища, с помощью рогатины-рогулины и «антирогулины». Места для жерлиц выбирал долго, поскольку река довольно быстра. Но некоторые омутки с кувшинками и обратным течением подошли вполне. Шесты жерлиц установил так, чтобы рогульки с леской, намотанной «восьмеркой», висели за травой и живец не смог бы захлестнуться. От «финских» крючков пришлось отказаться, поскольку живец с продетым сквозь жабры поводком в жару не выдержал бы и получаса. Сорожки были подцеплены под спинной плавник маленьким двойничком и подстрахованы одинарным крючком за губу. Для этого оснастка была дополнена коротким вольфрамовым поводочком.
На одной из жерлиц-рогулек леска была смотана и косо уходила под травянистый берег. Осторожно берусь за леску, и тут же следует удар!.. Из-под берега выбрасывается щучка и, алея жабрами, трясет головой, схожей чем-то с утиной. Вот только уж больно богата зубами эта «уточка»… Щучку беру спокойно, за «шиворот». Леска позволяет, тем более рыбина засеклась надежно, что можно было заметить при финальном щучьем «выходе». (Когда она хлопнула пастью, я увидел, что поводок уходит в глотку).
Жерлица, установленная под высоким берегом «бокалды», также размотана. Здесь не было травы, и жерлица-рогулька висела над черной от глубины ямой, где вода кружила, юля водоворотами. Едва я взялся за леску, как она натянулась и резко пошла против течения. Рывок! Из воды выпрыгнула ослепительно серебристая пружина и рухнула в воду… Леска опала и стала до отвращения вялой, без упругой тяжести… Голавль, крупный матерый голавль взял на сорожку, но не засекся, осторожный, а лишь, задавив живца, ушел в холодную глубину бокалды, оставив меня в разбитых чувствах и разочарованиях…
Вечер теплый и я разжигаю костер лишь для того, чтобы посумерничать у тихой воды, послушать пение угольков и треск сушняка. Костер напоминает иногда живое и несколько болтливое существо, особенно, когда бываешь один несколько ночей в лесу. Он, костер, и приемник-пискун – старые товарищи на рыбалке в одиночестве, нередко приятном мне…
– Ирр-ра, ирр-ра! – вдруг неожиданно гулко раздается в осоке, и я даже вздрагиваю. В ответ на громкое представление неведомой «Иры» раскатывается еще более громовое кваканье по всему плесу. Словно по команде грянул лягушачий хор, и заводилой была именно «Ира». Так я ее окрестил, потому что голос ее непременно выделялся, был внятен и громогласен среди лягушачьего плебса…
– Ира! – время от времени звал я ее, и царевна-лягушка с готовностью отзывалась. Так было всю теплую летнюю ночь, когда не спалось, и в палатке было душно, несмотря на то, что верх был поднят и белел лишь сетчатый полог.
Не успела отгореть вечерняя заря, как занялась утренняя. На новый день у меня запланирован эксперимент. Готовлю «телескоп» без поплавка. В банке сухо толкутся кузнечики. Тихо иду вдоль спящей реки, нахожу «окошко» среди травы и, не дыша, опускаю крючок с кузнечиком на короткой леске, подмотанной на катушку «телескопа». Кузнечик с легким всплеском падает на воду, пуская круги, и вновь прыгает на поверхности, повинуясь движениям удилища. Еще всплеск и еще, а затем вдруг – удар!.. На леске рвется из стороны в сторону голавлище! Откуда он вывернулся?!. Пытаюсь погасить его рывки и готовлю подсак, впервые за сутки. Есть! Запеленал серебристого!..
На берегу любуюсь красивой лобастой рыбиной, в чешуе которой уже алеет заря-огневица… Ай да Ошла, ай да ручеек, где, оказывается, живет себе голавль красноперый с желтыми пронзительными глазами…
Как мне говорили, Большая Кокшага на пятнадцать километров вверх и вниз от Старожильска выбита «электроудочниками», недоносками, которые живут сейчас так, как будто завтра уже свершатся пророчества Апокалипсиса…
Подобные предупреждения, конечно, – не в путь, но меня все равно тянет в места, где пацаном белобрысым встречал с отцом рыбацкие зори. А рыба?.. Да пусть ершик попадется, сорожка с палец – и ладно.
Остановились мы с сыном Иваном на бывшем лесоучастке Сабанаково, от которого сейчас остались лишь какие-то дощатые и бревенчатые остовы то ли домов, то ли сараев. Кокшага в этих местах неширока, но красива среднерусской неяркой красотой. Пологие песчаные косы с ивняком перемежаются высокими обрывами, пронизанными кореньями дубов. Под обрывами лежат топляки, и ходит кругом черная вода. Кое-где торчат из-под воды острые сучья-руки мореного дуба. По берегам гудит вековечно сосновый бор, ели стоят угрюмо, дубы роняют желуди в красно-коричневую «суровую» воду, трепещут на ветру осинки, прячутся в кустах стыдливо юные березки. Кружат тетеревятники над крутоярами, и сидит на сухостоине мрачный ворон-черное перо.
