Шклов, город зрелищ и приключений
Кто из великих мыслителей, из полководцев, философов, художников, да хоть из знаменитых авантюристов, наконец, родился в городе Шклов? Да никто из них там не родился. Шклов знаменит разве что Адамчиком, легендарным «шкловским душителем», изловленным на болотах аж тридцать лет назад. И – увы…Год на дворе одна тысяча семьсот шестьдесят седьмой, а в Шклове с прославленными уроженцами по-прежнему негусто.
Так размышляла молодая пани Бача Сташевска, добродетельная свежеиспеченная супруга шкловского посессора Янека Сташевского. Сам Янек Сташевский, беспокойная душа, приобретал деловые знакомства в Дрездене и в Вене, а юная женушка брошена была дома – под надзором мамаши Сташевской и ее невыносимой компаньонки Мулли.
Бача с низкого крылечка час уже наблюдала за сближением, похожим на дуэль. Крышу сарая методично объедала коза, а забор и двери – свинья, и можно было делать ставки, когда и где их физиономии встретятся. О, город Шклов, ты богат на приключения и зрелища…
– Бача, дусенька, где вы изволите почивать – в доме или в беседке?
Из окошка, украшенного наличниками – словно из кружевной рамы – высунулись две похожие головы в чепцах. Агния Сташевска и Мулли Пунцель.
– В беседке, матушка, если позволите, – отозвалась Бача с дочерним смирением. Головы в окне переглянулись, и Бача в который раз представила соединяющую их веточку, как у вишен, с листком.
– Ночи холодные, замерзнете, дусенька, – пропела старшая пани Сташевска почти с предвкушением, и Мулли тут же дополнила картину апокалипсиса писклявым:
– Комарики…
– Спасибо за заботу, матушка, но я переночую в беседке, – мягко, но решительно отвечала Бача, и кивнула Мулли, – И вам спасибо, тетушка.
Девица Мулли скривилась на «тетушку», и головы спрятались.
В доме Сташевских по вечерам закатывались такие ужины – для непривычной Бачи это были просто лукулловы пиры, обжиралова в традициях Древнего Рима. После этих пиршеств Бача ощущала себя нафаршированной и предпочитала переживать последствия чревоугодия – не в спальне, по соседству с сенной девкой, спящей на сундуке, и свекровью за тонкой стеной, а в одиноко стоящей в саду застекленной беседке. У человека в этой жизни должно оставаться что-то личное, пусть даже это всего лишь кишечные колики.
Бача сошла с крылечка и отправилась гулять по саду. Сад Сташевских как-то незаметно и плавно переходил в огород. Впрочем, сад Сташевских – это громко сказано, Сташевские хоть и звались панами и гордились этим несказанно, были, в сущности, всего лишь посессорами господ Чарторижских, арендаторами хозяйской земли, в длинном ряду точно таких же шкловских посессоров, только жидов. Мельница стояла на их земле, и крошечный свечной заводик – о, Бача отхватила завидного жениха, вышла сразу за деньги и за имя… Листы ревеня колыхались до самого оврага, вдали стеклянно светился в сумерках Днепр, и за Днепром зажигались уже теплые огоньки Заречья. А как стонали цикады…Листы ревеня шелохнулись – под их сенью притаился беглый серый кролик. Бача подошла, бесшумно ступая, и стремительно схватила глупца под микитки – кролик весил, наверное, целый пуд. Пришлось нести бедолагу на место, в крольчатник – кроль свисал, как горжетка, но чуть что, готов был полоснуть неприятеля когтистыми и мощными нижними лапами. Бача втолкнула беглеца и злюку в пустую клетку, отряхнула руки и бегом побежала к своей беседке – боялась темноты и в темноте – свиньи. Сумерки как-то мгновенно превратились в чернильную ночь, и на своде небесном заиграли звезды, а стрекот цикад сделался совсем уж мучителен и невыносим.
У беседки ожидала ее черная тень. К счастью, не свиньи – человека.
– Пани Бача… – шепотом проговорил ночной гость, и Бача узнала его голос. Петек, старый Яськин слуга. Отчего же ты, Петек, явился не в дом, а в сад, в беседку? Не к хозяйке, а к ней, к Баче?
– Петек, что? – Бача спросила, уже зная – что. Плохое.
– Вам нужно будет пойти со мною, пани, – все так же шепотом продолжил Петек, делая шаг из полной тьмы на дорожку, окрашенную теплым желтым, от неяркого оконного света садовой беседки, – Вам нужно сейчас же пойти со мною. Пан Янош просил… Я потом расскажу все, сейчас нам нужно спешить. Вы сможете быстро собрать вещи?
– Пожалуй, – отвечала Бача, – Янош с тобой? Ждет где-то?
– Нет, пани. Поторопитесь, я все расскажу, только сейчас – вам нужно пойти со мной.
Бача уже поняла. Шклов, кролики, листы ревеня, блестящий Днепр и огоньки Заречья, и вечерние Лукулловы пиры – все это не могло пребывать в ее жизни долго. Рано или поздно придет черный человек, как пришел он к их семье десять лет назад в Мадриде, и пять лет назад в Дрездене, и черный человек проговорит сочувственно реплику из своей черной-черной роли: «Вам нужно срочно уехать. Поторопитесь, пока они не пришли». Так уж в ее жизни заведено.
– Подожди меня здесь, Петек, – сказала Бача, – я возьму вещи и вернусь.
Она пробежала по темной дорожке, обогнула дом и остановилась под темным приоткрытым окном своей комнаты. Той, в которой все не жилось ей здесь, в Шклове. Бача подоткнула юбки, забралась на цоколь, подтянулась на руках и забросила на подоконник легкую ногу. Заглянула в темную комнату – услышал бог молитвы, никто на ее сундуке не спал, даже кошка не сподобилась. Бача нырнула в душную темноту, бесшумно прошла по комнате, откинула крышку – в сундуке собрано было ее приданое, вся ее прошлая, до-Ясика, недолгая жизнь. Рюкзачок с пожитками, мальчишечий наряд и нехитрая шляпа. По внезапному наитию Бача вынырнула из просторного своего домашнего платья и переоделась в мальчишечье – в темноте, наугад. Нагнулась, цапнула со дна сундука дорожную свою котомку, бросила платье поверх тряпья, прикрыла неслышно крышку, подумала быстро: «Как же ты без меня, матушка Агнета?» – и была такова.
Два всадника не неслись – кони были дрянь – но трусили по ночной лиственничной аллее, в облаке веселеньких белорусских комариков. Над деревьями старинной монетой всходила луна.
– И что я скажу моей пани, Петек? – озвучила Бача терзавший ее вопрос, – Ведь пани Сташевска меня с кашей съест, если ночью недосчитается…
– Погодите, паненка, вот до Заречья домчим, до гостиницы – и все расскажу, – пообещал печальный Петек.
– Домчим! – Бача шлепнула перчаткой своего одра промеж ушей, на большее не хватало у нее жестокости, – Доползем!
– Тс-с, – старина Петек прижал палец к губам и зачем-то вдруг потянулся и надвинул Бачину шляпу на самые уши, – молчите!
На другом конце аллеи показались две конные тени – сутулые, мрачные, безмолвные. Нет, не ночные ухари, скорее, гайдуки большого барина, спешащие по своим делам. Мимо Бачи и Петека двое промчались бесшумно и целеустремленно, как два призрака, пахнущие порохом, кожей и перегаром. Петек проводил взглядом – как скрылись они за поворотом, там, где светились окошки поместья посессоров Сташевских.
