Персефона
Моя история любви началась со смерти.
Со звука, с которым моя душа разбилась о пол хосписа, словно хрупкий фарфор.
И с тетушки Тильды, которая увядала на больничной койке, а ее дыхание дребезжало в пустых легких, словно одноцентовая монета.
Я промочила слезами ее больничный халат, сжимая ткань в маленьких кулачках и не обращая внимания на мамины тихие просьбы отойти от ее больной сестры.
– Пожалуйста, не уходи, тетушка, – прохрипела я.
Рак распространился на легкие, печень и почки, отчего моей тете было мучительно тяжело дышать. Последние несколько недель она спала сидя, то приходя в себя, то отключаясь.
Когда мне было двенадцать, смерть казалась абстрактным понятием. Реальным, но все же чуждым и далеким. Чем-то, что случалось с другими семьями, с другими людьми.
Тетушка Тильда больше никогда не подхватит меня на руки, поигрывая по мне пальцами, будто по воображаемой гитаре.
Никогда не заберет нас с Белль из школы с пакетами, полными нарезанных яблок и клубники, когда наши родители работают допоздна.
Она больше никогда не заплетет мне косу, нашептывая волшебные сказания о греческих богах и трехглавых монстрах.
Тетя заправила пряди светлых локонов мне за ухо. В ее глазах так ощутимо мерцала болезнь, что я могла почувствовать ее вкус на языке.
– Не уходить? – фыркнула она. – Боже мой, какое громкое слово. Я бы никогда так не сделала, Перси. Живая, мертвая, в небытии, я всегда буду рядом с тобой.
– Но как? – Я потянула ее за халат, цепляясь за ее обещание. – Как я узнаю, что ты правда здесь, когда твоего тела не станет?
– Просто посмотри вверх, глупышка. Небеса всегда будут нашими. Там мы и встретимся среди солнечных лучей и облаков.
Когда стояло жаркое, влажное лето, мы с тетушкой Тильдой ложились на траву возле реки Чарльз и наблюдали за облаками. Они прибывали и уносились, как пассажиры на железнодорожной станции. Сначала мы считали их. Затем выбирали самые пушистые и забавные по форме. А потом давали им имена.
Мистер и миссис Тучия и Облок Облоктон.
Дымка и Туманный Холодок.
Тетушка Тильда верила в волшебство, в чудеса, а я? Ну а я верила в нее.
И пока моя старшая сестра Эммабелль гонялась за белками, играла с мальчишками в футбол и лазала по деревьям, мы с тетушкой Тильдой любовались небом.
– Ты подашь мне знак? – не отступала я. – Что ты там, на небе? Пошлешь молнию? Дождь? О, знаю! Может, на меня накакает голубь.
Мама положила руку мне на плечо. Выражаясь словами моей сестры Белль: мне нужно угомониться, да поскорее.
– Давай договоримся, – предложила тетя, беззвучно посмеиваясь. – Как ты знаешь, облака надежнее падающих звезд. Они обычные, но все равно волшебные. Когда придет время, и ты вырастешь, попроси о том, чего хочешь – хочешь по-настоящему, – как только увидишь одинокое облако на небе, и я дарую тебе это. Так ты поймешь, что я наблюдаю. Ты получишь только одно чудо, Персефона, поэтому будь осторожна в своих желаниях. Но я обещаю: каким бы ни было твое желание, я исполню его для тебя.
Я хранила свое Облачное Желание одиннадцать лет, оберегая его, как фамильную ценность.
Я не воспользовалась им, когда ухудшились мои оценки.
Когда Эллиот Фрейзер в десятом классе придумал мне прозвище Писифона Членрайз, и оно привязалось до окончания школы.
Даже когда папу уволили, а «Макдоналдс» и горячая вода стали редкой роскошью.
В итоге я растратила Облачное Желание в одно безрассудное мгновение.
На злосчастную страсть, глупую влюбленность, безответную любовь. На мужчину, которого все СМИ называли Злодеем.
На Киллиана Фитцпатрика.
Три года назад
В день свадьбы моей лучшей подруги Сейлор я напилась еще до полудня.
Обычно я была веселой во хмелю. Ответственной. Из числа тех, кто, выпив, говорит чуть громче, смеется, похрюкивая, и танцует так, будто никто не видит. Но при этом вызывает Uber, спасает друзей от неудачных мимолетных связей и никогда не позволяет никому поблизости сделать татуировку, о которой они пожалеют на следующее же утро.
Но не в этот раз.
На этот раз я напилась до состояния «запускайте Энолу-Гей»[2]. Накидалась так, что могла закончить в больнице под капельницей, с залетом и судимостью.
У меня было множество причин напиться, и я бы назвала их все, если бы могла устоять на ногах.
Дело в том, что сейчас было самое неподходящее для недомогания время. Я была подружкой невесты. Двадцатитрехлетней – барабанная дробь, пожалуйста, – девочкой, несущей букет!
Странно ли быть взрослой девушкой, несущей букет? Вовсе нет. Это честь.
Ну ладно. Это было немного неловко.
И под «неловко» я подразумеваю «вопиюще унизительно».
И все же о том, чтобы отказаться, не могло быть и речи.
Я же Персефона.
Беззаботная, невозмутимая, легко приспосабливающаяся к трудностям, ответственная подруга.
Та, что поддерживала мир и бросала все, когда кому-то была нужна помощь.
Эшлинг, которая вот-вот станет золовкой Сейлор, должна нести шлейф длиной в два с половиной метра, как Пиппа Миддлтон[3], а моя сестра Эммабелль отвечала за кольца.
Часовня Тернового Венца была роскошным местом для проведения свадеб на побережье штата Массачусетс. Средневековый замок, высящийся на краю скалы, мог похвастаться пятьюдесятью акрами старинной архитектуры, завезенным из Франции известняком, частными садами и видом на океан. Номер для новобрачных представлял собой апартаменты овсяного цвета с ванной на декоративных ножках, верандой и четырьмя полностью оборудованными туалетными столиками.
Все расходы на роскошную свадьбу оплачивались семьей жениха, Хантера Фитцпатрика. Выходя замуж, Сейлор высоко поднималась по социальной лестнице.
Фитцпатрики стояли плечом к плечу с Рокфеллерами, Кеннеди и Мердоками.
Богатые, могущественные, влиятельные (по крайней мере, по слухам) и с таким количеством скелетов в шкафу, которого хватило бы, чтобы открыть кладбище.