Захлопнув дверь, я, привычным жестом бросил связку ключей на полку для обуви и, не включая свет, прошел в комнату. День выдался тяжелым, и единственным желанием было просто уронить свой зад в кресло и, вытянув ноги, посидеть в тишине. Но чувство тревоги резко сдавило грудь. Сначала я сам не понял в чем причина. Дойдя до кресла, я минуту пялился на него. И повернул назад в коридор. Прямо, потом налево. Входную дверь и первую комнату, которую мы гордо именовали «гостиной», разделял проход в кухню, который теперь, по велению гражданской супруги, венчала арка. Я остановился на пороге и стал вглядываться в отблески на предметах в темноте, бегущие от уличных фонарей. Что-то именно здесь было не так. Что-то, что так насторожило меня, не давая расслабиться. В первые мгновения все казалось обычным: стол, сахарница, ваза с печеньем, хлебница, пакет молока, чайник, смятые бумажные полотенца в мусорном ведре, ряды цветов в горшочках на подоконнике, прямо под занавесками. Я уже почти развернулся, чтобы уйти обратно, но тут мозг, продолжая прокручивать кадры, выхватил один. Может быть, мне показалось. Я быстро прошел к столу и схватил пакет молока, подсветив его телефоном. Молоко было красным. Красной была сама стандартная классическая упаковка. Все надписи, шрифт, дата производства – выглядело, как и на других пакетах до этого. Но общий фон имело ярко-алый ядовитый цвет. «Кто додумался налить в такой пакет молоко? Как, в принципе, это может продаваться? Кто будет пить молоко из пакета цвета крови?» – вихрем пронеслось в голове. Видимо, Лидия отхватила очередную новинку на какой-то распродаже или где-нибудь еще. Очень похоже на нее. Хмыкнув, я поставил пакет обратно рядом с хлебницей, посмеиваясь и немного злясь на себя за то, что меня смог так испугать пакет молока.
Все-таки раздевшись, и приняв ванну, я лег в гроб, закрыл глаза и расслабился. Так думалось лучше. Гробы были подарком от каких-то эксцентричных очередных клиентов Лидии. По началу, такой сюрприз меня не сильно порадовал, но «милая» настояла все же оставить их в доме. И два огромных чудовища из массива орлеанского дуба, обитые сукном и бархатом, с немыслимыми рюшами на белоснежных шелковых подушках, обосновались в самом дальнем уголке нашего дома. Со временем, я попривык к ним и полюбил порой захаживать сюда. Бесконечная ежедневная суета отступала, когда я подолгу разглядывал то, чему, скорее всего, предстояло стать моим последним пристанищем когда-нибудь. Если мне повезет. На душе становилось как-то спокойней и чище. Напившись до чертиков с вечера – одним не очень приятным утром, я проснулся в этом гробу. Испуга не было. И с тех пор, когда жизнь вокруг выходила за уготованные ей, рамки, я приходил и ложился туда снова. Мебельщики постарались, и внутри было невероятно удобно, каждая мышца как будто достигала максимальной степени расслабления, а голова на подушке чувствовала себя как в Раю. Сколько я ни искал подобную степень комфорта позже, мне так и не удалось ничего найти. А перетаскивать эту подушку на свою кровать я почему-то брезговал. Какой-то психологический барьер не давал вынуть ее из гроба. Теперь это была моя берлога, мое укрытие, мой тайный неприступный слеп, скрывающий ото всех и гарантирующий безопасность. Устроившись поудобнее, я вытянул ноги, пошевелив пальцами в белых носочках, и закрыл глаза.
Луч солнца бил прямо в правый глаз. Недовольно заворочавшись, и, не найдя одеяла, я нашарил рукой что-то вверху и потянул на себя крышку гроба. Тело сработало быстрее мозга, перебросив мою не легкую тушку через бортик на пол, за секунду до того, как крышка захлопнется. Орлеанский монстр был создан с особенной тщательностью, поэтому верхняя его часть не была отдельной, как в большинстве таких случаев, а крепилась на специальных хитрых креплениях сбоку. Откидываясь легким движением руки с наружи, и совершенно лишая возможности как-то воздействовать на себя изнутри. Кто это сделал и зачем – оставалось для меня загадкой. Но потянув так однажды крышку за свисающую бахрому, я провел много, не совсем приятных минут, внутри. К счастью, откуда-то проникал воздух, но понял я это не сразу, и к моменту возвращения Лидии, которая и вызволила меня, уже практически лишился от страха рассудка и охрип от криков. Когда я пришел в себя, и милая отпоила меня чаем, моим твердым намерением было спилить эти чертовы засовы. Но механизм оказался сложнее, чем я думал. И то у пилы оторвался провод, то шуроповерт взял сосед, то подходящие сверла никак не находились, так между моим твердым намерением и его осуществлением пролегла река времени. Шок предыдущего нахождения в закрытом гробу все же оставил свой след где-то на уровне подсознания, и столь глубокий, что теперь я встречал утро на полу, здорово треснувшись затылком при падении о деревянный пол.
Столь стремительное пробуждение ускорило мои утренние сборы. К тому же, беглый взгляд на настенные круглые, из черного дерева, часы, уведомил, что я уже опаздываю. Встреча была назначена на десять, а добираться до пригорода можно и полтора часа, это как повезет. Взгляд в зеркало выхватил помятое лицо человека, приближающегося к сорока годам: челюсть уже начала оплывать, в густых темных волосах спереди вглубь сдвинулась линия роста волос, но прямой длинный нос и глаза с азиатским разрезом, видимо, доставшиеся от кого-то из родителей, еще выдавали мальчишеское выражение. Фастфуд, порой придававший жизни смысл, накинул пару десятков килограммов веса на когда-то мускулистое тело, в целом, еще не успев испортить фигуру окончательно, меня спасал высокий рост и равномерное распределение отложений за счет постоянной беготни. Наскоро побрившись, и натянув куртку, еще пахнущую вчерашним дымом и виски, я зашагал к выходу. Машинально схватив ключи и взявшись за ручку, вдруг обратил внимание на дверь – светло-зеленого пастельного цвета, с бежевой рамой, идущей посредине и яркими васильковыми мелкими цветочками в середине ближе к низу. Минуту я смотрел на нее, затем опустил ручку и отступил на два шага назад. Свет падал из маленького окошка над косяком, разделенного рамами на четыре части. С этой стороны дома у нас солнечная сторона, и верхнюю часть практически полностью заливало лучами утро. «Как странно, мне всегда казалось, что входная дверь изнутри у нас была белой», – понеслось в голове. Я протер глаза. Видение не уходило, цвет по-прежнему красочно отдавал зеленым. Подойдя ближе, я ковырнул ногтем краску. Как знать, может супруга покрасила ее, а, что еще хуже – даже советовалась со мной по этому вопросу. Но нет, краска явно была старой, как и дверь, оставшаяся от прежних хозяев, и бывшая здесь еще до моего переезда. Сделав несколько шагов назад, я внимательно осмотрел стол кухни. Пакета с молоком не было. Его могла выпить Лидия, она уходила из дома намного раньше меня, а приходила она иногда позже. Если и приходила вчера, могла остаться у подруг, мамы, в студии или на какой-нибудь вечеринке, я давно не следил за ней. Тогда пакет в мусорном ведре, или на дверце холодильника изнутри. Проверить легко. Но неприятное скрежетавшее чувство не давало пройти туда. Мне претила сама мысль, что я мог испугаться вчера пакета молока, его странный цвет вызывал тревогу. А теперь эта дверь… Так часто бывает, что человек направляет свою эмоцию на тот предмет, который находился в поле зрения, а не на то, что вызвало ее на самом деле. Не очень приятно копаться в себе. Знать, что ты трус, боящийся уже даже собственной тени. Или сомневаться в своей памяти, не помня даже, какого цвета у тебя входная дверь. Так до чего угодно можно дойти. «Глупости все, забыть, плевать… У меня слишком много дел!» Резко рванул дверь на себя, и в глаза ударил солнечный свет, пробившийся через листья деревьев, которые росли по обеим сторонам лестницы у входа. Прыгнул в машину, завел двигатель. Череда одинаковых домиков по нашей стороне и через дорогу, на улице в этот час почти никого, лишь откуда-то спереди слышны детские голоса и женский строгий окрик на них. У кого-то из соседей открыто окно, скорее всего. Длинные дома, разделенные подъездами с высокими лестницами, ведущими в отдельные квартиры в два этажа, тихий безопасный район. Мне нравилось жить здесь.
