ВСТРЕЧА У БОЛЬШОГО ИНДЕЙЦА
В нависшей над дорогой бурой скале Вероника разглядела каменный профиль Большого Индейца. Из нагромождения камней дожди и ветры высекли широкий с горбиной нос, острые скулы и широкий лоб. Пушистые сосны поднимались над каменной головой и были похожи на орлиные перья, служившие индейцам боевым украшением. Вероника не сомневалась, что он живой и умеет видеть и думать. Холод от сердца не отступал, а расползался к рукам и горлу. «Почему Индеец смотрит так строго?» – думала она.
В утреннем тумане, словно в порошковом молоке, Вероника поеживалась от холода и напряженно вслушивалась. Умей Большой Индеец говорить, шевеля каменными губами, он спросил бы девушку, что она делает одна в горах. До людей, до деревушки, если идти по тропинкам через сельву, путь длиной в день и ночь. А для девушки – еще длиннее. Много ли нашагаешь босыми ногами по мокрой, раскисшей дороге?
Когда-то, лет четыреста назад, по этой дороге мимо Большого Индейца с севера на юг прошел отряд испанцев – искателей золота. Широкополые шляпы, в руках короткие вороненые копья, извергающие огонь и гром. У озера пришельцы встретились с индейцами племени чолутеков во главе с вождем Никарао. «Вода Никарао» – «Никарагуа» – назвали испанцы озеро. Шло время, и имя вождя перекочевало на географические карты, в международные справочники. А сегодня жители небольшой страны в Центральной Америке называют себя гражданами маленькой, но гордой Никарагуа.
Историю своей страны девушка на далекой горной дороге не знала. Грязно-желтая куртка и штаны, которые ей дали в госпитале, – вот что тревожило особенно. Их видно издалека. Они сшиты на взрослого. Заметить человека в желтом даже в густой сельве очень просто. Особенно у дороги, ставшей с некоторых пор военной дорогой. С юга на север спешат по ней грузовики с солдатами. А возвращаются машины с ранеными, покалеченными мужчинами или с голубыми гробами. Идут мимо Большого Индейца беженцы-крестьяне. Торопят лошадей, волов – подальше от зоны войны, подальше от пуль и мин контрас.
Первая заповедь в зоне войны – остерегайся людей. Змея предупредит о своем приближении шипением. Пучки темно-зеленой травы укажут гиблые места на болоте. Контрас нападут, подкравшись. Быть может, их шаги и приглушенные голоса слышатся за поворотом? Какие они, Веронике вспоминать не надо. И сейчас перед глазами стоят размалеванные черной краской лица, закатанные рукава пятнистых курток. От одной мысли о них в висках начинает стучать и кислый запах пороха заполняет грудь.
А если вдруг появятся друзья, сандинисты? Увидят на ней халат военного госпиталя, сразу поймут: сбежала! Или еще хуже – назовут дезертиром. Есть у них такое слово – крепче всякого ругательства.
За поворотом кто-то хрипло кашлянул. Вероника подтянула желтые штаны и юркнула в чащу. С широких глянцевых листьев потоки холодной воды обрушились на спутанные волосы, прилипшую к телу куртку. Девушке стало жалко себя. Надо было срочно подумать о хорошем. И память вынесла на поверхность легкие руки врача-сандиниста, перевязывавшего ей рану.
Сквозь туман пробивался болезненный скрип колес, шорох подошв. А девушке виделась горка желтого тростникового сахара. Сладкая горка возвышалась на исцарапанной пластмассовой тарелке. Там, в госпитале, Веронике нравилось втягивать горьковатый запах. Сахар – как самый надежный талисман, как дошедшая до неба молитва – отгонял мысли о голоде, которые поселились в ее душе с детства. Лежа в кровати под белой простыней (о том, что есть простыни, Вероника узнала только в госпитале), можно было в любой момент послюнявить палец и слегка придавить вершину сахарной горки. Вероника не верила в чудесную силу таблеток. Силы ей возвращал сахар. Там, в госпитале, Вероника решила: богачи и живут долго, потому что едят сахара, сколько хотят. Горка то уменьшалась, то, к радости Вероники, вновь вырастала над тарелкой. Радость сменялась огорчением: как жаль, что сахаром нельзя поделиться с братом Сесаром, да и отец не отказался бы полакомиться. А маме ни сахар, ни горькие таблетки уже не помогут. Вместе с отцом Вероника исходила немало звериных тропок в лесу. Но эту, к могиле мамы, знала до травинки, до камешка. Тропинка дарила минуты светлой печали и ожидания обязательного чуда: люди не умирают. Они уходят с земли на время, но всегда возвращаются. Приходят обратно в дом постаревшими, седыми, все знающими и, главное, – снова живыми.
