Тихий шелест шагов посетителей Пушкинского музея послушно следовал за стройной молодой женщиной-экскурсоводом из зала в зал. Завораживающий голос переносил из эпохи в эпоху, перечислял имена, даты, события. Гулко отдаваясь под высокими потолками современных и стилизованных интерьеров, он овевал притихших людей незримой атмосферой эпох, дымкой истории.
– А сейчас мы с вами перейдем в зал искусства Средних веков и эпохи Возрождения. – Экскурсовод, сделав приглашающий жест рукой и опустив указку, первая двинулась к выходу. – Прошу сюда. Сейчас вы увидите поистине уникальную выставку ювелирных украшений из фондов Лувра, которая была привезена к нам в рамках проведения Дней французско-российской дружбы. Здесь представлены изделия самых знаменитых и неизвестных ювелиров, чьи работы в разные века заказывались французскими монархами.
Зачарованные посетители, проходя мимо застекленных витрин, мимо белых бюстов, поднимали брови в недоумении и восхищении, слегка перешептывались и качали головами во время пауз экскурсовода. С легкой улыбкой она смотрела, как люди по-разному реагируют на такое великолепие. Кто-то хихикал, толкая спутницу локтем в бок и шепча, что вот, мол, тебе бы такое надеть. Кто-то облизывал пересохшие губы, не в состоянии скрыть лихорадочный блеск в глазах. Но большая часть посетителей смотрела с восхищением.
– А вот эта часть экспозиции, – остановилась экскурсовод под портретами, – посвящена русской королеве Франции. Посмотрите внимательно на этот портрет, вглядитесь в лицо этой рыжеволосой красивой женщины. Подпись латиницей гласит «Анна Киевская». Это княжна Анна Ярославна – дочь Киевского князя Ярослава Мудрого, которая стала женой французского короля Генриха I. Часть драгоценных украшений привезена была Анной из Киевской Руси в виде приданого, часть подарена мужем, или это дары, поднесенные королеве во время царствования на французском престоле.
– Как капельки крови, – прошептал кто-то среди притихших посетителей.
– Как слезинки, – вторил тонкий женский голос. – Бедненькая…
– Вы сейчас все обратили внимание на уникальное колье, – подошла ближе к экспозиции экскурсовод. – Оно сделано из золота очень высокой пробы, что является редкостью для изделий раннего Средневековья. Технологий повышения пробы в те времена еще не знали. А капельки темно-красного камня, украшающие колье, – это искусно выточенные слезинки из минерала, называемого рубином. Такой чистоты камень встречается крайне редко. Это колье называется «Рубиновые слезы», а автор работы, как и история появления колье, неизвестен. Существует несколько версий. По одной – это работа древних скифских мастеров, о чем говорит мотив золотого плетения, по другой – это изделие мастеров ранней Византии. Есть и совсем романтическая гипотеза, что это колье подарено было братом Кием своей сестре Лыбедь в честь основания города Киева. А теперь мы пройдем…
Невысокая молодая женщина в очках с крупной тяжелой оправой и тугим узлом темных волос, забранных в хвост на затылке, нарушила тишину фойе главного входа звуком каблуков своих туфель.
– Здравствуйте, Анна Николаевна, – улыбнулась ей контролер. – Вы же вроде в отгулах сегодня?
– Убегаю, Нина Ивановна, убегаю, – пояснила женщина. – Растяпа я! Вчера зарядник для мобильного телефона в столе оставила. Скажите, а Богомолов сегодня не появлялся?
– Да здесь он, – кивнула контролер на служебный коридор. – Только он сегодня какой-то… как из-за угла мешком накрытый.
– Какой, какой? – рассмеялась Анна Николаевна.
– Ну, пришибленный какой-то. Я с ним поздоровалась, а он аж испугался. Потом долго извинялся и все из рук ронял. А позже стал по кабинетам ходить. Всё что-то искал.
– Ну, вы, Нина Ивановна, как скажете, так скажете! «Из-за угла мешком накрытый». Вы просто ходячий кладезь фольклора.
– Ноги с утра гудят. Мне бы сидячим кладезем стать, я бы не возражала.
– Так посидите, сегодня я что-то экскурсий не слышу.
– Как же! Как эти французские побрякушки выставили, так тут никакого угомону нет. Третья группа с утра идет. Юля к вечеру у нас охрипнет совсем.
В коридоре что-то упало. И женщины, бросившись смотреть, наткнулись на щуплого мужчину с редкими непослушными волосами на макушке и мелкими чертами бледного лица. Он собирал на полу рассыпавшиеся канцелярские папки и что-то шептал вслух про косые руки.
– Владислав Артурович! – Анна Николаевна бросилась помогать мужчине. – Вы что-то ищете?
– Ой, Славина! Я… не могли бы вы эти папки вернуть в кабинет? Вы их просто на мой стол бросьте, а я потом разберу. Мне, собственно, только одна и нужна… Вот эта. Ах ты!
– Что такое?
– Не она! Я, наверное, ту у себя на кафедре оставил.
– Владислав Артурович! – Собрав наконец папки в стопку, Анна Николаевна пристально посмотрела на мужчину: – У вас все в порядке? Вы себя хорошо чувствуете?
– Славина, голубушка, – вытирая потное лицо несвежим серым платком, ответил он. – Ну как можно себя чувствовать в моем возрасте? Вы… бросьте папки, ладно, а я после обеда заеду, разберусь.
Шлепая себя по карманам в поисках то ли ключей от машины, то ли сигарет, мужчина поспешил к выходу из музея, провожаемый снисходительным взглядом контролера.
Владислав Артурович Богомолов подрабатывал в музее консультантом по художественно-прикладному творчеству Древней Руси. Был он профессором, признанным знатоком старинной иконографии, помимо преподавания в МГУ, числился консультантом и экспертом еще в десятке больших и малых организаций, членом огромного количества обществ и комиссий.
Те, кто знал профессора Богомолова близко, восхищались его непостижимой работоспособностью. Правда, таких людей было очень мало, буквально единицы могли похвастать, что они, например, бывали у профессора дома или имели с ним нечто похожее на дружеские отношения. На дни рождения он никого не приглашал, на чужие не ходил, каждый раз страшно раскаиваясь и рассыпаясь в извинениях, но ссылаясь на всякие сложившиеся обстоятельства и обязательства.
Странным был профессор Богомолов, весь в себе, замкнут, как устрица в скорлупе. Но со всеми был приветлив, всем улыбался вымученной улыбкой, как бы вспоминая, а не обещал ли он нечто собеседнику, не обязался ли что-то сделать. И когда с ним прощались, даже как-то облегченно вздыхал.
И сейчас, вырвавшись за пределы колоннады музея, протрусив по лестнице к служебной стоянке, он с облегчением вытер лоб, нашарил в кармане брелок сигнализации и открыл дверцу темно-серого пыльного «Рено Логан» с истертыми и поцарапанными бамперами. Опустив оба передних стекла, профессор завел машину, нахмурился, что-то опять вспоминая, и довольно уверенно вырулил на Колымажный переулок. Владислав Артурович явно нервничал, выделяясь неровностью управления машиной даже на московских улицах. Он миновал три развязки, выскочил на Новый Арбат и уже на пересечении Кутузовского проспекта и Большой Дорогомиловской, где поток уплотнился, нажал ногой на тормоз.
