25 апреля 1949 года, 11:00
В Министерстве шло напряженное совещание по поводу проблем обороны Германской республики. С утомительно долгим докладом выступал генерал-майор граф фон Лютцен. Кажется, о сложностях с запуском производства танков образца 1948/49 года. За столом восседала седая и грозная элита старого Генерального штаба, который пришлось ради вящего миролюбия всё же переименовать в отдел «А» Министерства обороны ФРГ.
Среди них сидел и генерал от инфантерии Максимилиан фон Рихтер, ждал своей очереди. Ему предстояло доложить о планах обороны в случае нападения с востока. А оно, надо отметить, ожидалось. Из Москвы, из Варшавы приходили тревожные телеграммы, грозные ноты и ультиматумы. Они требовали снять с позиций полки бомбардировщиков, сдвинуть базы вглубь. А сам Рихтер пока сидел и вспоминал тяжелые месяцы начала 1949 года.
Первая половина 1949 года ознаменовалась большими переменами на карте Европы. Буквально не так давно прокатилась маленькая война между ФРГ и ГДР за спорный Берлин. Ту войну выиграла ФРГ, но наступательный порыв Переходной армии был остановлен нотой из ООН. Они угрожали вмешаться, если война и дальше будет развиваться. Сам Рихтер в то время командовал наступлением и оказался страшно недоволен, когда узнал о внезапном прекращении огня. В результате прошедшего Парижского конгресса были разрешены территориальные споры за Берлин. Он достался ФРГ полностью, в обмен на ряд территорий. А всё, что осталось от старой ГДР, грубыми нитками пришили к новому государству – Восточно-Европейской Социалистической Республике.
«Проклятая жара! Все уже ничего не соображают. А впереди еще мой доклад, который точно подольет масла в огонь» – сидел и думал Рихтер, пока ему, наконец, это не надоело окончательно. Он хлопнул папкой по столу и коротко, отрывисто произнес:
– Господа! Предлагаю прервать совещание на час.
Председательствовавший на совещании, министр обороны Леопольд фон Унгершитц, манерно кивнул головой и изрек: – Сходите, отдохните. Совещание возобновится через час. Собирайтесь к трем. Если кто желает выпить кофе – обратитесь в приемную. Да, распахните кто-нибудь окна!
Рихтер буквально вырвался из плена собрания, и, словно опаздывая куда-то, спешно прошел в сад. Не так давно разбитый, он уже давал приятную прохладу и трепетал свежей листвой. Вокруг пылала весна, которую невозможно было не заметить. Она кричала – Вырывайтесь из душных контор и задымленных цехов, бросайте корпеть над бумагами! Предайтесь наслаждениям, простым удовольствиям – пению птиц, детскому гомону в парке, шелесту листвы.
Но всего этого Рихтер не замечал или же упорно делал вид, что совсем не замечает. Он достал свою старую трубку, набил ее кавендишем, и, откинувшись на спинку лавочки, с удовольствием закурил. Пустил сизое облачко дыма, и наконец, поддался очарованию сада. Рихтер томно вздохнул и зажмурился, кажется, что он вот-вот начнет потягиваться, пробуждаясь от спячки. И сразу вглубь, в тяжелые мысли:
«А ведь сегодня уже почти как семь месяцев моего вынужденного отпуска. Это бездействие меня доконает! Совершенно нечего делать… Эх, неужели это и есть старость – чувствовать себя как старое пальто, присыпанное нафталином и засунутое в шкаф. А если отставка?! Что мне делать, если меня отправят в отставку? Сидеть и разлагаться в кресле-качалке? Писать мемуары и пить касторку? М-м-да, меня спасет только заварушка, наподобие прошлогодней…»
От этой внутренней подготовки его оторвала работа в лице генерал-майора Лютцена, громко обсуждавшего слухи о новой войне со своим компаньоном, генерал-майором медицинской службы Эренфельсом:
– А я говорю вам, что это чушь! Макс не станет ввязывать нас в новую кампанию. Он что, по-вашему, слепой? В конце концов, его же и пришлось держать за хлястик, пока его армия рвалась к госгранице. Да что там, я его и держал, господин Эренфельс.
Последние слова Лютцен говорил всё тише, потому как заметил Рихтера. Он рванул к нему со словами – Идемте. Я развею эти странные слухи. – и с этим он окрикнул: – Эй, Макс!
Рихтер медленно обернулся, держа в зубах трубку, и цедя слова сквозь зубы:
– О, Фридрих! Решили погреться на солнце?
– Я удивляюсь, как вы на нем еще не сгорели. Дайте-ка нам ответ на один вопрос.
– Не дам, пока вы не бросите нависать надо мною своей тушей. Сядьте уже и успокойтесь.
Лютцен тяжело сел, скамейка содрогнулась, отчего Рихтер был вынужден принять более деловую позу и надеть пенсне.
– Так, я вас внимательно слушаю, Фридрих.
– Вот что, Макс. Эренфельс меня убеждает, что назревает война. Вы это как-нибудь прокомментируете?
– Разумеется. Si vis pacem – para bellum. Перевод требуется?
– Ну, неужели вы хотите сказать, что у нас есть план новой войны?
Рихтер раздраженно хохотнул и язвительно заявил Лютцену:
– А я не думал, что вы еврей, Фридрих! Во всяком случае, план превентивной наступательной операции имеется. Все-таки мы в Генеральном штабе, хотите вы того или нет. Нужно проработать все варианты. От глухой обороны и до молниеносного наступления.
– М-да, Макс. И кто же его составил, интересно мне знать?
Рихтер заворчал, недовольный:
– Вечно вы, оперативники, суете нос не в свое дело! Вы же не контрразведка, зачем вам всё знать?
Лютцен сочувственно покачал головой «Нет, такая игра не годится» – подумал он и решил, что надо провоцировать его. «Мы дадим ему бой прямо на заседании»
Но и Рихтер не был бы самим собой, если бы не почуял неладного. «А ведь и он что-то знает. Чую я, мне придется отстаивать в жарком словесном бою нашу маленькую игру с поляками»
Дорогой хронометр на руке Рихтера подрагивал стрелкой, приближая момент напряженного противостояния. И вот, без пяти три. Рихтер выколотил трубку, сунул ее в нагрудный карман, застегнул китель, и пошел. А в приемной господа уже столпились, иные выслушивали доводы Лютцена, который пылко убеждал, что война близка, как никогда, что она принесет смерть немцам. А Рихтер просто усмехнулся, и уже готовился к фирменному ироничному комментарию, но тут дверь распахнулась, и министр пригласил всех продолжить совещание.
