Пролог
В году 1200 по рождеству Христову случилось в селе Дивееве чудо превеликое и престрашное. Месяца сенозорника, сиречь июля, 26-го дня собирал на закате солнца отрок Ясень, крещеный Варфоломеем, целебные травы на Кудрявой горе. И вдруг видит: шествует мимо дуба, сожженного молнией, женщина в белом одеянье, кое шито золотом, и в короне золотой. В одной руке держала она цветы диковинные, бледные, яко из воска, а в другой – косу с серебряным набалдашником. И так страшно стало отроку Ясеню, что на малое время обмер он и разумения лишился, а когда пришел в себя, кинулся со всех ног в родное Дивеево, поведал отцу-матери об увиденном.
– Ты, Ясень, мастер известный страшные сказки плести, – сказал отец. – Знай ври, да не завирайся.
И тут послышался с печи голос прадеда Родомысла, в святом крещении Антипа. Отмерил он уже сотню лет с гаком, три года лежал на печи обезноженный, но разумом был светел.
– Да не врет малец, слышите? Беда нагрянула. Нынче какой год? Високосный, вдобавок, говорят звездочтецы, веку-столетию конец. Вот и грядет к нам Марана злобная – всех выкосит в одночасье. Такое уже случалось, когда я сам пребывал в отрочестве.
– Ох, ох, Сварог всемилостивый и ты, Господь-Спаситель, за что наказуете?! – завыла мать.
– Ну-ка, снимите меня с печи! – скомандовал прадед, и когда посадили его на лавку, сказал: – Ты, внучек, коня буланого из конюшни выводи. Посадишь меня верхом, ноги к стременам привяжешь, дабы не упал, дашь мне лук боевой и колчан со стрелами. Ты, баба, беги по деревне, вели людям выскакивать из домов и на траву падать пластом, будто мертвецы, сраженные в одночасье молнией. А ты, Ясень, как завидишь опять Марану, начинай рыдать и укорять Перуна за убиение невинных людишек. Живо! Мешкать некогда!
Через некоторое время, завидев Марану в конце села, залился отрок Ясень горькими слезами, принялся громко стенать и грозить небесам кулаком:
– Всегрозный Перун! За что людей невинных смертию лютой от стрел своих наказал? Зачем бесчинствуешь?!
Посмотрела Марана в недоумении на поверженных людей, к отроку приблизилась, в глаза ему заглянула мертвыми своими очами – да и прошествовала к реке, а потом в осиннике за рекою сокрылась, верша свой путь неведомо куда.
По просшествии еще некоторого времени начали люди подниматься с травы, благодаря Сварога, Сварожичей и Христа-Спасителя, что не попустили безвременной смерти всего селения. А мужики вместе с отроком Ясенем пошли к Кудрявой горе.
И что же? У ее подножия, близ родника, узрели они чудо превеликое и престрашное. Покоились на траве два скелета: всадника и лошади. Ноги всадника были привязаны к стременам, а в руках он держал боевой лук, но в колчане не было ни единой стрелы.
Долго молчали мужики, а отрок Ясень проливал слезы над прадедом Родомыслом, в крещении Антипом, и над конем буланым.
На другой день тут же, на горе Кудрявой, предали кости земле, крест деревянный водрузив. Только с той поры гора эта, близ села Дивеева, зовется Мертвой.1
Глава 1
Из беседы чада с духовным отцом:
– Сколько крыльев у ангела?
– Два крыла.
– А у Серафима?
– Шесть.
– А у человека сколько?
– Батюшка, не знаю.
– А у человека – сколько угодно.
Сколько любви – столько и крыльев.
Архимандрит Ипполит (Халин)
– Вика! – Вадим звонить не стал, открыл дверь своим ключом. В ответ – тишина. Наверное, уснула бедняжка. Только вчера снизилась температура, и Виктории стало лучше. Перед этим она умудрилась подцепить простуду, ходила на работу до тех пор, пока не свалилась с жаром. Но и дома все охала и сожалела, что не доделала какие-то справки. Просто герой-трудоголик.
Вадим бросил куртку на галошницу, прошлепал в гостиную прямо в ботинках. Из-за угла выскочило пушистое существо, проскакало мимо хозяина, полностью его проигнорировав, и рвануло в коридор.
– Мусалина! – возмущенно крикнул ей вслед Вадим. – Что за манеры? Ведь ты же благородных кровей, вроде бы.
Естественно, в ответ ни звука. Кошка считала ниже своего достоинства отвечать на оскорбления.
Вадим на цыпочках подкрался к спальне, заглянул – Виктории там мне было. В кухне, судя по поведению кошки, – тоже, иначе бы она там крутилась. Ну не на улицу же ушла Виктория Корецкая? Вадим услышал плеск воды. Ванная! Как он сразу не догадался?
– Привет! – Зорин сунул голову в открытый дверной проем.
– Привет! – радостно отозвалась Виктория. – Я и не слышала, как ты вошел. Так захотелось принять ванну, я после болезни чувствую себя деревенской свинюшкой.
– Ой, а я люблю деревенских свинок! Они такие славные, – Вадим улыбнулся. Вика бросила в него мочалку. Через секунду в дверном проеме появилась голова кошки. Она, немигающе, уставилась на мочалку на полу, затем перевела взгляд на Викторию.
Это хвостатое существо, еще не так давно было заклятым врагом Корецкой. Как только Вика появилась в квартире Вадима, Мусалина решила для себя, что будет ей мстить. Мстила она обдуманно и пакостно. Это была ревность. Вика поняла сразу, что движет соперницей, и рассказала об этом Вадиму, но он лишь смеялся. Мусалина или по-простому Муся обожала Вадима все пять лет своей кошачьей жизни, она безумно скучала в его отсутствие, видела его в своих снах и там всегда побеждала тех, кто претендовал на ее место. Самым первым и главным врагом была жена Вадима, она не выносила животных и была способна на любую гадость. Муся после нескольких неудач в борьбе с ней сбежала из их дома и отправилась к родителям Вадима, там было безопасно, и любимый Вадим появлялся часто. Потом зловредная соперница исчезла, но появилась Виктория. Муся сразу почувствовала свое преимущество. Первым делом она оставила в ее мягких тапочках свои экскременты, стала периодически писать в самые дорогие туфли, отказывалась есть именно тогда, когда ее кормила Вика, хотя при этом возмущенно орала от голода. В общем, была объявлена война. Вадим придерживался принципа никогда не наказывать животных, иронично отзывался на жалобы Виктории и просил просто не обращать внимания на выходки кошки, самым любимым занятием которой было ходить по пятам за Корецкой и пищать, мяукать она не умела. На возмущения Вики кошка садилась в мягкое кресло, смотрела на нее, щуря желтые глаза, потом делала вид, что ей страшно докучают претензии соперницы, и принималась вылизывать шерстку.
Была она трехцветная, с преобладанием коричневого, манишка и лапы белые, на мордочке и ушах перемешаны белые и рыжие пятна, причем рыжие словно кисточкой брызнули. Было у Муси еще одно развлечение: как только Вика шла принимать душ или ванну и забывала запереть дверь, кошка умудрялась открыть ее самостоятельно, она с важным видом заходила в помещение, садилась у входа и смотрела, как Корецкая моется. Будто оценивая ее формы, она периодически расширяла глаза, словно удивлялась. На крики «Кыш! Пошла отсюда!» Муся не обращала внимания. Это повторялось каждый раз, как ей только предоставлялась возможность. Однако в один прекрасный момент все изменилось.
