Старик проснулся, когда на часах была полночь. Старинные часы, стоявшие в углу комфортабельной спальни, пробили двенадцать раз, и с последним ударом старик понял, что окончательно проснулся и больше не заснет. В последние годы его часто посещала бессонница, и он даже приучился ценить эти ночные часы. В конце концов, подремать можно и днем, а вот драгоценную тишину, когда все в доме спят, не заменить ничем. Тишина глубокая и полная. Не играет вдалеке радио, не стучат по лестнице шаги, не стрекочет под окном газонокосилка садовника, затих отвратительный шум машин. Даже вертолеты, что днем нарушают его покой, пролетая над домом, замолкли до утра.
Старик выбрался из кровати, накинул халат, сунул ноги в шлепанцы, отделанные лисьим мехом. Подошел к окну и остановился, глядя в темноту сада. Распахнул створки окна. Теплая летняя ночь была прекрасна. Старик помнил столько прекрасных летних ночей, что голова начинала кружиться, когда задумаешься над этим, – точно смотришь на звездное небо или в глубокий черный колодец. Время, время… С ним не договоришься, не станешь спорить. В молодости он не замечал, как оно течет. В последнее время каждая секунда представляется старику песчинкой в песочных часах – вроде тех, что стоят у него на столе.
Он прожил долгую жизнь, полную событий. Он познал славу и успех, известность его была заслуженной, и весь мир повторял его имя. Он был богат, и богатство досталось ему честно. Он любил, и его любили. Он стал отцом, и сын вполне успешен, любой бы гордился таким наследником…
И все-таки жизнь – это поражение. Так думал старик, стоя у окна своего особняка.
За его спиной сама собой вспыхнула свеча. Дрожащее пламя осветило шахматную доску с расставленными фигурами, замершими посреди партии. Вот уже два дня старик никак не мог закончить этюд – все время мешали мысли, отвлекали, раздражали, расстраивали…
Но от этой партии ему, похоже, не отвертеться. Эту игру ему придется закончить.
– Сыграем? – раздался глубокий голос, не слышный никому, кроме старика.
Старик молча кивнул и опустился в кресло. Протянул руку к коню, замершему на белой клетке. Рука слегка дрожала. Старик презирал себя за это. Он выпрямился в кресле и сделал ход.
И тут же пожалел об этом. Ход был поспешный, необдуманный. С таким противником спешить не стоит… но теперь уже поздно, ничего не поправить. Старик поднял глаза.
Его противник и гость – высокая фигура сплошь из лишенных плоти костей, в одной из которых виднелась призрачная коса с блестящим лезвием, – сделал ответный ход.
– Шах и мат, – довольно проговорил противник. Как и всякий другой, он любил выигрывать.
– Что же, – сказал старик. – Значит, пора.
Он сам загасил свечу. В кромешной темноте свистнула коса.
– Игра окончена, – произнес чей-то голос.
Старик вскрикнул и проснулся. Он долго лежал с бешено колотящимся сердцем, слушая звуки просыпающегося дома. Окно было открыто, и холодный ветер из сада листал бумаги на столе. Старик тяжело поднялся с кровати, похромал к столу. По утрам колени слушались неохотно, и требовалось какое-то время, чтобы их «расходить». Фигуры на доске замерли в той же позиции, что и вечером. Никакого шаха и тем более мата не было.
Старик откинул крышку черепа, стоящего на столе, и достал из бархатного углубления мобильный телефон. Набрал привычный номер. Старик собрал все силы и приготовился к разговору, словно собирался прыгать с вышки в холодную воду.
– Это ты? Здравствуй. Я давно собираюсь тебе кое-что сказать. Сегодня я видел сон. Я играл в шахматы со смертью. И проиграл. Ты понимаешь, что это значит?
ГЛАВА 1
Я стояла на берегу озера с бокалом шампанского в руке. Летний ветерок ласково овевал мои плечи. Издалека доносилась классическая музыка в исполнении камерного оркестра – нанятые специально по случаю приема музыканты только что закончили настраивать свои инструменты и наконец-то заиграли в полную силу. Музыка неслась над озером, и в его стеклянно-черной глади отражались элегантные силуэты гостей в вечерних туалетах и огоньки развешанной на деревьях иллюминации. Цветущий жасмин наполнял воздух навязчивым ароматом и делал происходящее совсем уж приторно-сладким, доводя картину идеального приема до абсурда.
Я поправила сползающую с плеча сумочку и подавила нестерпимое желание почесаться. Вечернее платье было взято напрокат. Оно болталось на бедрах, зато немилосердно жало в груди. Вдобавок ярко-синяя ткань, так хорошо подходящая к моим темным волосам, совершенно не пропускала воздух. Так что выглядела я как на редкость привлекательная стройная брюнетка ростом метр восемьдесят – хоть сейчас на подиум, – а вот чувствовала себя совершенно как сосиска в целлофане.
Снова поправила сумочку – крохотный аксессуар весил как хороший рюкзак. Судите сами – там помещались баллончик с нервно-паралитическим газом, замаскированный под щетку для волос, тюбик помады, необходимый для имитации пожара, тонкие, но необычайно прочные наручники, крохотный, зато мощный электрошокер под видом упаковки гигиенических тампонов, пудреница-передатчик и пятьдесят метров мономолекулярной нити под видом нитей для чистки зубов. Еще там находилась тушь для ресниц, способная на единственный выстрел, но я же не собираюсь устраивать здесь пальбу в духе Джона Диллинджера, верно? Так что весила моя сумочка прилично и уже успела порядком натереть мое голое плечо.
Подавив желание почесаться, я очаровательно улыбнулась своему спутнику. Звали его Иван Хрусталефф – именно так, через два «ф». Он был потомком русских эмигрантов – после Октябрьского переворота его прадед – офицер белой армии – вместе с молодой женой успел на тот самый «последний пароход в Константинополь». Иван был американцем в четвертом поколении и по-русски не знал ни единого слова. Кроме того, двадцативосьмилетний калифорниец ждал от страны предков самого худшего. Честно говоря, я так и не смогла понять, зачем Ивана понесло в Россию, если он на полном серьезе спрашивал меня, бронежилет какой модели ему лучше приобрести, чтобы спокойно передвигаться по городу. Причем речь шла не о каких-то «горячих точках», а о нашем мирном провинциальном Тарасове.
Иван был уверен, что коррупция, организованная преступность и тому подобные явления будут поджидать его прямо у трапа самолета. Именно потому он и нанял меня – телохранителя высокого класса. Но столкнулся Ваня с нашими традиционно российскими проблемами – дураками, дорогами и чрезмерным гостеприимством.
Вот, например, прием, где мы сейчас находимся. Хозяйка дома – Елизавета Киприанова, красивая дама тридцати пяти лет – немедленно пригласила Ивана к себе, как только узнала, что у него нет в Тарасове знакомых. Видите ли, бедному американцу будет слишком одиноко проводить уикенд без хорошей компании! Несчастный иностранец отбивался как лев – он утверждал, что стесняется находиться в обществе незнакомых людей, говорил, что не хочет затруднять хозяйку… Но все было напрасно. Елизавета Киприанова названивала американцу до тех пор, пока не выжала из него дрожащее «да». Результатом этого и было взятое напрокат платье, абсолютно не пропускающее кислород.
