Имена и фамилии выдуманы автором. Все совпадения прошу считать случайными.
Жена опять сбежала. В этот раз Линды не было дома уже два дня, и следовало заняться поисками.
Начать нужно, конечно, с тёщи. Антон набрал ненавистный номер. Злата Олеговна отозвалась гудке на двенадцатом и ответила так, что захотелось немедленно убить её.
"Ко мне она не заявлялась!" – прокаркала после приветствия мать Линды, и Антон дал отбой не попрощавшись. Много чести!
Чуйка подсказывала, что ничего страшного с благоверной не случилось. Прячется в каком-то хостеле, может быть? Антон полез в шкаф, который в их безалаберной семейке служил и шифоньером, и сервантом, и ещё бог знает чем.
Так, вот её полка. Пропали только более-менее приличный свитерок, купленный в секонд-хенде, да крутые джинсы – с барского плеча растолстевшей тёщи.
Дешёвые китайские и узбекские шмотки Линда с собой не взяла. Барахло, как всегда, валялось неаккуратно, и у Антона вдруг сжалось сердце – от жалости к несчастной жене-птичке, которая так и не научилась жить…
А это что ещё? Глаза наткнулись на потрёпанную "общую" тетрадь.
"Дневник Линды Герасимовой", – было старательно выведено выцветшим фломастером на потрескавшейся и пожелтевшей от времени картонной обложке.
Дневник! Его мечтательная жёнушка в детстве вела дневник! И Антон, позабыв обо всём на свете, принялся жадно читать.
***
Дочь просилась на постой, но Злата Олеговна её не пустила. Даже не вышла во двор поговорить с Лидой, переименовавшей себя в Линду, хотя дочка специально примотала к ней, сидела на лавке и рыдала в трубку, умоляя приютить. Спасти от мужа-тирана. Нет, она какое-то другое слово произнесла, новое! А, абьюзер! Надо не забыть этот термин и щегольнуть при случае перед Тихоновной.
Ещё дочь просила деньги на шелтер. Тоже не слыханное ранее словцо.
Злата Олеговна достала блокнотик, ручку, записала два модных словечка и направилась к битком набитому холодильнику.
Помогать дочери она не стала. Сколько можно?! Месяц назад проявила добросердечие: сорвалась на звонок Лидки, которую её мерзкий муженёк Антон выгнал из дома, и что?
В тот же вечер эта дура, вместо того чтобы упечь благоверного по совету матери в психушку (зять стоял на учёте), отпустила специальную неотложку и взасос целовалась с муженьком! Как ни в чём не бывало! Будто не он, неискренне рыдавший от благодарности к Лидкиной доброте, псих Антон, наставил супружнице синяков?!
Самым же неприятным для Златы Олеговны в этой полоумной истории было то, что дочери своей, нищей глупой Лидке, она завидовала! Завидовала её молодости, стройности и тому, что рядом пусть и никчёмный, но всё же муж.
А кому нужна она, в её 67 лет? Кому?! Альфонсам? Увольте.
Одно остаётся – заедать своё одиночество. Вот и дозаедалась: ни в одну из своих любимых тряпок уже не влезает.
Бабушка Лида дала ей своё имя. Малышка называла её "мамой", а мать – Златой. Ну а как ещё именовать их, если они так друг к другу обращаются?
Женщины Лидочку не поправляли, только высокомерно посмеивались.
Однажды, когда 4-летняя девочка играла на детской площадке, противная Лерка, которой было уже пять, вдруг высыпала ей на голову песок и заявила:
– Ты дулочка!
– Сама ты дурочка! – парировала Лида. В отличие от врагини, она начала чётко произносить звук "рэ" сразу же, как только стала говорить.
– Дулочка-Снегулочка! – продолжала орать Лерка, набирая в ведёрко новую порцию песка.
– Почему это я дурочка?! – выплакала вопрос Лидочка.
– Потому что ты бабку мамой называешь!
Лида зарыдала ещё пуще и кинулась к Злате Олеговне, курившей на скамейке, что примыкала к песочнице. Уткнулась матери в колени.
– Ну чего ты ревёшь? – Родительница досадливо стряхнула пепел с сигареты и вновь затянулась.
– Она! Она! Она меня дурочкой обзывает! – выпалила дочь.
– Ну а ты возьми и ведром ей по башке дай, – лениво посоветовала мать.
Слёзы мгновенно высохли. Лида вернулась на площадку, но Лерки там уже не было.
***
Счастье закончилось быстро – не прошло и месяца. Обиднее всего, что случилось это в самое любимое время года – летом, в прекрасный солнечный день.
Беда в виде бывшей жены Пелагеи появилась на городском базаре, куда Фёдор, как только вышел на пенсию, таскался в поисках развлечений.
Ну а что делать ещё в их ставропольском городке, как убивать время? Телик и книги Фёдор не любил, огородом не занимался, живность не держал. Типичный созерцатель…
"Гля, Федька, язва твоя шлёпает!" – произнёс вдруг собеседник Кузьма и рукой показал куда-то влево.
Фёдор взглянул и обомлел. На рынке материализовалась Пелагея. Его бывшая пёрла, как танк, не обращая внимания на удивлённые приветствия знакомых.
А ведь совсем недавно, собрав пожитки, сняв со сберкнижки деньги, вырученные за продажу своей половины хаты, она, обложив экс-супружника матом, отвалила к дочери Тоньке. Навсегда.
Тонька страдала в далёкой Белоруссии из-за мужа-алкаша, которому родила аж троих.
В письмах к родителям она умоляла их как-то вмешаться, защитить её от гадкого Петьки, но Фёдор ехать за тридевять земель не пожелал. Чернявый Пётр, которого он впервые увидел на Тонькиной свадьбе, ему не понравился. Жулик какой-то…
Вот если бы дочь, как в старину, попросила родительского благословения, и он бы ей его дал, тогда да, другое дело. Но эта вертихвостка на их с Пелагеей мнение наплевала, вот пусть теперь сидит со своим Петро.
Жене эти резоны не понравились. Скорая на расправу, неумная Пелагея так разгневалась на мужа, что подала на развод и, получив документ, укатила к Антонине.
Фёдор понимал: Пелагее на дочь и внуков наплевать. Эта эгоистка просто-напросто заскучала в их степном городишке, да и супруг, которого она считала захребетником, ей надоел. Вот и сорвалась на чужбину на старости лет. Скатертью дорога!
Но Пелагея вернулась. Вернулась побитой собакой.
– Глядзи, Петруха, кого привёл к тебе, – с белорусским дзеканьем проговорил дебёлый дядька лет сорока, подводя Антона к столу у плохонький хаты с сидящим за ним дедом. Старик наливал в стакан водку.
– Хули ты, Алесь, мне меша… – он осёкся, ломанулся к Антону и уже через какую-то секунду рыдал у него на груди: "Тоха, Тоха-а-а! Не позабыл батьку рОдного, приеха-ал!"
От отца нестерпимо несло алкоголем, немытым телом, нестиранной одеждой и ещё какой-то дрянью.
Леденящая тоска сковала всего Антона. Будто кто-то жестокий тянул его в преисподнюю…
Он помнил, что такая чёрная меланхолия его всегда была предвестницей нехороших событий.
"Господи, что ж я невезучий такой?! Мать глупая, бабка и братья злые. Ну а этот… Этот – вообще животное…"
Надо было срочно отсюда бежать, спасаться, но Алесь по приказу Петра уже разливал беленькую в противные гранёные стаканы.
