В последний вторник лета я от нечего делать слонялась по берегу реки. Закрыв глаза, пыталась вообразить саламандр в освещённых августовским солнцем мутных водах реки Саскуэханны. В моих представлениях они походили на куски маргарина, покрывающего подгоревший тост. Но тут я споткнулась о ветку, и на меня уставился… глаз.
Глаз принадлежал оторванной кукольной голове. Перемазанные грязью жёлтые волосы с запутавшимися в них сучками и осколками стекла напоминали гнездо сороки. Довершали картину исцарапанные щёки, курносый нос и отвратительный кусок глины в дыре на месте левого глаза. Я подняла голову, держа её за волосы. По-видимому, туловище давно унесло течением вниз по реке.
– Бедная куколка, – сказала я. – Куда же подевалось всё остальное?
Я оглянулась. Моя сестра, Антония, обшаривала склон над рекой, собирая плоские камешки, чтобы «печь блины». Она всегда находилась где-то поблизости.
Я наклонилась, собираясь забросить голову обратно в ямку под ногами, где она валялась не первую неделю – если не целый год, насколько я могла судить. Интересно, не застряло ли туловище на маленьком речном острове метрах в пятидесяти от того места, где я стояла? Береговая линия острова, густо поросшая высокими берёзами с беспорядочно переплетёнными кронами, повторяла изгиб берега реки, словно кусочек пазла.
Я посмотрела на реку. Водная поверхность пестрела яркими солнечными бликами. С середины августа небо оставалось совершенно ясным, без единого облачка. Над нами простиралась бесконечная пустая синева.
Лениво следя за игрой солнца на бурой воде, я подумала: не закинуть ли кукольную голову в реку, чтобы солнечные блики красиво разлетелись на миллион мелких осколков? Почему-то мне показалось, что это станет моим самым лучшим поступком сегодня.
Я прикинула на вес голову, всё ещё болтавшуюся у меня в руке, и мокрые волосы облепили мои пальцы. Единственный глаз пристально наблюдал за мной. Почти как у папы: яркий, словно изумруд, и полный коварства. По крайней мере, таким я его запомнила.
Я прикусила губу и проглотила горький комок в горле. Глаз по-прежнему следил за мной, но теперь он стал тусклым и исцарапанным – самый обычный грошовый стеклянный глаз на голове, оторванной у несчастной куклы.
– Люси?
Я обернулась. Антония стояла рядом, держа полную пригоршню слишком толстых камней, годных лишь на то, чтобы уйти под воду с громким всплеском. Она улыбалась и смотрела прямо на солнце, широко распахнув глаза. Я никогда не могла понять, как ей это удается – даже не щуриться? Украшенная стразами заколка в виде утёнка, которую она носила со второго класса, сверкала на солнце.
– Гадость, – произнесла Антония, не переставая улыбаться. – Что это?
– Ничего, – ответила я. – Просто голова старой куклы. Иди посмотри.
Антония высыпала камни прямо в траву и двинулась ко мне. Я прижала палец к кукольной щеке.
– Видишь? – сказала я. – Треснувшая голова старой куклы.
Антония схватила голову и потянула к себе. Я не выпустила её из рук.
– Хватит, – мой голос прозвучал даже слишком сердито. – В волосах полно стекла. Ещё порежешься. Я сейчас брошу её туда, где нашла. Самый обыкновенный мусор.
Антония надулась. Я старалась не обращать внимания на её постоянные капризы, но они выводили меня из себя. Она младше всего на год, но часто вела себя как младенец. По мнению нашей мамы, у Антонии такая «манера поведения» и от меня всего-то и требуется, что слегка помочь ей в школе и проявить чуть-чуть больше терпения. Я сознавала, что Антония ведёт себя так не специально, и потому старалась относиться спокойно к её выходкам. Вот только не всегда получалось сдержаться.
Я встряхнулась, чтобы избавиться от всплеска раздражения. Осталось всего несколько часов блаженной свободы, глупо портить их, переживая из-за того, что от меня не зависит. И ещё более глупо цепляться за какую-то грязную, треснувшую, мерзкую кукольную голову.
Я шагнула к кромке воды и замахнулась. Порыв ветра раскачивал ветви берёз на противоположном берегу. И мне показалось, будто слабый голос прошептал в шелесте листьев:
– Возьми меня домой.
Я резко обернулась и посмотрела на сестру:
– Что ты сказала?
– Я ничего не говорила. – Антония подумала и добавила: – Наверное, это кукла.
Я покачала головой:
– Не болтай глупостей.
Я машинально принялась вытаскивать из кукольных волос осколки стекла. Завтра начинались занятия в школе, и я так этого боялась, что шарахалась от собственной тени и слышала невесть что. Надо взять себя в руки.
– Как-то это грустно, правда? Беднягу бросили здесь одну. И её маленькое туловище уже могло доплыть до Китая.
– Нам учительница читала книгу про фарфорового кролика, которого потеряли, – ответила Антония. – Он утонул в океане, пока какой-то рыбак не выудил его и не спас.
– Может, не стоит бросать её обратно в реку. Там и так достаточно мусора. Лучше отнесём её домой, в контейнер во дворе.
Антония наклонилась и внимательно рассмотрела голову.
– Это не мусор, – решила она. – Мы ей нужны. Ей одиноко, – она прижалась ко мне щекой. – Давай возьмём её к нам в трейлер? Её можно починить, и даже смастерить новое туловище.
– Маме это не понравится, – я осторожно отстранилась от Антонии. – Она уже грозилась выкинуть весь хлам у тебя из-под кровати.
– Это не хлам! – возразила Антония. – Это мои бесценные сокровища!
К «бесценным сокровищам» относились дырявый футбольный мяч, ободранный слон без хобота по имени Мистер Лампс, пакет со старыми резинками для волос, глобус из папье-маше только с пятью континентами да сотни две обрывков и обломков, подобранных Антонией тут и там и припрятанных «на потом».
– Она станет самым бесценным из всех сокровищ, – пообещала Антония. И снова прижалась ко мне щекой, хлопая ресницами. – Ну пожалуйста, можно мы её возьмём? Пожалуйста-распожалуйста!
Я не выдержала и улыбнулась. Она отлично знала, что от хлопанья ресницами я непременно растаю.
– Так и быть… Только маме не говори.
– Ты предлагаешь соврать? – Антония распахнула глаза.
Зелёный кукольный глаз сверкнул на солнце, и нам в уши ворвался шум реки. Над вершинами деревьев проплыло одинокое облачко, тонкое, как шёпот.
– Не соврать, – я провела пальцем по курносому кукольному носу. – Сохранить в тайне. Это будет наша тайна.
