Кулай. Чужая музыка в слове. Холодная, настораживающая. Кулай – остров среди Васюганских болот. Летом, в период цветения болот, летишь на вертолёте, а под грохочущей, сверкающей винтами машиной открывается многоцветный от горизонта до горизонта раскинувшийся ковёр. Огромные пятна – белые, голубые, красные, жёлтые, зелёные. Смотришь в иллюминатор, пытаясь вобрать в себя картину, которую иначе как с высоты и не увидишь. Мы говорим о чуде Байкала, Ниагарского водопада, неповторимых Кордильер. Васюганские болота из этого ряда – бескрайние, недоступные, таинственные, красивые и пугающие. Здесь есть свои озёра, реки, острова и проливы, этот огромный мир отгородился от человека топями и трясинами. А если ты вдруг оказался в нём по своей или чужой воле, не так-то просто выбраться на сушу.
Вытянутым пятном лесистой суши лежит Кулай в океане трясин. Кулай – в переводе острый нож. На карте остров вытянут с юга на северо-запад, и надо обладать завидной фантазией, чтобы увидеть нож, тем более – острый. Высоты, на которой летит вертолёт, не хватает обозреть границы острова. Давний-давний инородный первопроходец этих мест, воскликнувший: «Кулай!» – каким-то образом почувствовал сходство с ножом. Не откажешь аборигену в образном мышлении. Сумел, стоя на земле, вознестись духом ли, воображением ли и обозреть клочок земли с высоты. Замечу, не вертолётной, бери выше.
А у меня на высоте птичьего полёта под гул двигателя геликоптера вдруг обожгло сердце – пересекаю пространство, по которому уходили на Небо души спецпоселенцев, проходивших мытарства на кусочке земли в океане болот. Прискорбный счёт открыли те, которые покидали детские тела. Они первыми устремились в небесные обители. При раскулачивании нередко детей постарше забирали родственники, грудничка не оставишь, везли их матери, прижимая к себе, по тридцатиградусной стуже.
Стучит в висок услышанное, женщина вышла к обозу с ведром молока. Жалко горемычных, везут на погибель. Кому как не местным знать – жить на Кулае, куда идёт обоз, нельзя, никто, ни в какие времена там не селился. Гиблое место. Вышла крестьянка с ведром молока, подаёт женщине в санях:
– Напои детей, ведро забросишь в кусты. Я потом подберу.
Женщина в ответ суёт свёрток:
– Поступи как со своим.
Крестьянка взяла поспешно, тут же налетел конвоир и давай охаживать её плёткой. Не жалел силы, чтобы и другим неповадно. Женщина под ударами не выпустила свёрток из рук, прибежала с ним домой, развернула, а в нём мёртвый ребёнок. «Поступи как со своим», значит, похорони по-человечески. Похоронила чужого ребёнка, а через три года сама легла рядом, сказались побои, нанесённые охранником.
Сколько трупиков оставалось на обочинах после прохождения обозов. Было такое, вырывают из рук матери умершего ребёнка, а та кричит: «Не отдам, похороню на месте»… Случалось, обезумевшая от отчаяния мать сама бросала исходящего криком младенчика в сугроб – кормить всё одно нечем.
***
Читая газеты, документы
Нас выслали из родной деревни в марте 1932. Отобрали всё: дом, скотину; всех на подводу и под конвоем на край света. Добирались ровно месяц: 130 километров до Омска, потом три сотни до Тары и ещё 130 до Кулая. Выгрузили просто под ёлками. Мне тогда было пять лет… В первый год в нашей семье умерло двое детей. Потом ещё один. Дети умирали раньше взрослых – от болезней, от холода, голода. В месяц на человека полагалось всего шесть килограммов хлеба с берёзовыми опилками.
Из воспоминаний спецпоселенца Андрея Ивановича Мостового. «Аргументы и факты в Омске» № 16 2004 г. Татьяна Минаева «Без права на могилу»
Мы едем на Кулай. По обочинам сверкают снежные поля под небесным ультрамарином. Мартовское солнце щедрое, молодое, безудержное. Весенний день не узкая полоска в пять-шесть часов – солнце только-только успевает перевалить с восточной части неба на западную. В марте ему вдосталь можно нагуляться по синему простору, лаская золотистыми лучами настывший за зиму мир, радуя надеждой – скоро-скоро тепло.
Добрую тысячу километров предстоит преодолеть нам за день на Кулай и обратно. На душе солнечно, задуманное полгода назад свершается. Об этом паломничестве заговорили осенью, робко: как бы устроить поездку? И вот ровно урчит мотор, летит под колёса дорога. Нас трое: иерей Андрей, монахиня Евдокия и я. Батюшка за рулём. У него настоящая поповская борода, не аспирантский фасонистый клинышек, не пижонская до последнего волоска обласканная бородка, какую можно встретить у молодых иереев, нет, у батюшки окладистая, богатая серебром. Когда-то митрополит Омский и Тарский Феодосий восторгался ею, но об этом чуть позже. Батюшка смотрит на дорогу, рассказывает о себе. В далёкой молодости гонял по этой трассе на большегрузных машинах. На Кулай тоже случалось много раз ездить. Ничего не знал о трагической истории острова.
– Тогда жизнь в Васиссе била ключом! – вспоминает. – В центре села день и ночь работала столовая. Зимой подъезжаешь, полно машин и сизый дым висит – морозяка, двигатели шоферня не выключала. Ух, пельмени готовили столовские. Вручную лепили. Две мощные стряпухи исключительно на пельменях стояли. Уважали водители те пельмешки.
Батюшка из иереев призыва девяностых годов – кто пришёл к Богу не в студенческом возрасте. Не рухни Советский Союз с его атеизмом, многие из этих священников, возможно, вообще не пришли бы в храм. Но Господь призвал.
– Скажи мне кто в девяностом пятом, стану священником, ни за что не поверил, – улыбается батюшка.
Что толкнуло к тому прилавку? Советский Союз был на закате. После долгих дебатов в Кремле (большинство горбачёвских перестройщиков костьми ложились с мнением «против») коммунисты разрешили Русской православной церкви отпраздновать тысячелетие Крещения Руси. В провинции данное событие прошло незаметно, центральное телевидение ограничилось коротенькими репортажами, местное вообще никак не отреагировало. Да всё равно пошли подвижки. Андрей Иванович после работы заглянул в «Детский мир», сына какой-нибудь игрушкой порадовать, и заметил новый прилавок, скромненько притулившийся в уголке. С товаром более чем необычным для советского магазина: свечи, иконки, крестики. Православную литературу в то ещё атеистическое время светские издательства не печатали, патриархия, находясь под прессом советской идеологии, выпускала крайне ограниченные тиражи книг. На прилавке сиротливо лежала Библия – Новый завет и Ветхий Завет. Солидное каноническое издание в русском переводе. Отличная бумага, добротный переплёт, цена тоже приличная. Андрей Иванович взял в руки тяжёлый том, полистал, и захотелось иметь такой. Захотелось и всё. В кармане лежала хорошая премия. Почему бы не купить.
