В эту книгу вошли две повести – «Драгоценная моя Драгоценка» и «Крест для родителей». Лет двадцать назад я вышел на интересную тему (или она меня нашла) – русские в Маньчжурии. В разные годы написались повести «Дочь царского крестника», «Кукушкины башмачки», «Крест для родителей», «Везучий из Хайлара», «Бабушка Пелагея из Тыныхэ», ряд рассказов. Их герои родились в Китае, детство и юность провели в Маньчжурии. И тут интересно не то, что они жили в «экзотических» местах, а то, что они на чужбине воспитывались в духе дореволюционной, православной России. И, сами того не осознавая, сохраняли в себе ту русскость, которая всеми способами «упразднялась» на родине. Так они жили до средины пятидесятых годов прошлого века. А потом произошёл исход из Китая. Кто-то уехал в Австралию, Бразилию, Аргентину, но основная масса – в Советский Союз. Один из «русских китайцев», поэт Алексей Ачаир (Грызов), сам по родословной из сибирских казаков, напишет:
Не сломила судьба нас, не выгнула,
Хоть пригнула до самой земли.
И за то, что нас Родина выгнала,
Мы по свету её разнесли.
На самом деле «разнесли». И дотянулись до наших дней живыми свидетелями той России, которая начиная с 1917 года, уничтожалась на своей земле, в своих географических пределах. Моё знакомство с «русскими китайцами» началось с Елены Николаевны Захаровой, а дальше пошло по закону цепной реакции. Я открывал для себя полные драматизма судьбы, открывал русский Харбин, русские станции по Китайской Восточной железной дороге (КВЖД): Бухэду, Хайлар, Ананси… Там служились литургии в православных храмах, учились дети в русских гимназиях, господствовала русская речь. Поначалу эти места обживали строители КВЖД и те, кто пришёл вместе с ними в Маньчжурию в конце девятнадцатого, начале двадцатого века, после революции к ним добавился мощный поток беженцев из России.
В один из счастливых дней судьба свела с Павлом Ефимовичем Кокухиным, и я открыл ещё одну страницу «русского Китая» – Трехречье. На небольшом клочке земли, в благодатном, плодородном уголке Маньчжурии забайкальские казаки, убежав от советской власти, практически на пустом месте основали девятнадцать посёлков и зажили по православным и казачьим традициям. Нельзя было равнодушно слушать Павла Ефимовича, его рассказ о казачьем роде Кокухиных. Двадцатый век прошёлся по нему колесом революции и разорвал на две части: одна осталась в России, вторая ушла за Аргунь – в Трёхречье. Но обе ветви по обе стороны пограничной Аргуни так или иначе познали на себе коллективизацию, ГУЛАГ, идеологическую нетерпимость. В Трёхречье забайкальским казакам удалось продлить дореволюционную Россию почти на тридцать лет. Но только и всего. Хотя за это время подросло ещё одно поколение, которое принесло с собой в Советский Союз казачьи гены и гены той, имперской, России.
В истории этого рода, как в капле воды, в которой отражается океан, отразился двадцатый век. Век, перемалывающий государства, семьи, насаждающий безбожие, закабаляющий человека под видом либеральных свобод, нивелирующий его, сгребающий человечество в города и в то же время атомизирующий нас, тасующий, как колоду карт, рвущий родственные связи, внедряющий в человека эгоизм, гордыню…
Как-то подумалось: я становлюсь «историческим писателем». К работе зачастую вдохновляет история жизни того или иного человека. Мария Никандровна, героиня повести «Крест для родителей», на закате жизни вспоминает город детства и юности, русский город в Маньчжурии – Харбин. Он, несмотря на революцию 1917 года, японскую оккупацию, жил (как и все станции КВЖД, многие десятки сёл и деревень Маньчжурии) русским укладом до середины пятидесятых годов. Затем под воздействием китайской цивилизации Харбин начал утрачивать свою неповторимость, разъехались его основатели, их потомки – русские харбинцы. Однако ещё стоят православные кресты на кладбище, ещё возжигают на могилах свечи, таинственным образом жива русская душа Харбина. Мария Никандровна, человек пожилой, одинокий, снова и снова воскрешает в памяти картины прошлого. В Харбине осталось солнце детства, в Харбине похоронила родителей. Почти полвека носила в душе занозу – как там осиротевшая могила? И лишь на закате жизни увидела фотографию памятника, под которым лежат родители, мраморный крест для него когда-то несла на плече через пол-Харбина.
Повесть родилась из долгих телефонных разговоров с Марией Николаевной Тепляковой, в конце пятидесятых годов приехавшей из Харбина в Омск. У Марии Николаевны болели ноги, в последние годы жизни она практически не выходила из дома, единственной связью с внешним миром стал телефон. В течении двух лет мы время от времени звонили друг другу, я слушал-слушал… Сначала из любопытства, а потом «замкнуло», начал целенаправленно расспрашивать, уточнять детали, осмысливать рассказы собеседницы…
Драгоценная моя драгоценка
Повесть
Они не будут уже ни алкать, ни жаждать,
и не будет палить их солнце и никакой зной:
ибо Агнец, Который среди престола,
будет пасти их и водить их на живые источники
вод; и отрет Бог всякую слезу с очей их.
Откровение Иоанна Богослова, гл. 7, ст. 16–17
Туда, где брошена пуповина
Мы стояли на вершине сопки. Внизу до горизонта зелёным морем простиралась тайга. Отец показал рукой на восток:
– Вон там шла дорога, по ней мы с мамой, братьями Федей, Кешей, сестрой Соломинидой шестьдесят лет назад уезжали в Китай, в Трёхречье.
Я впился глазами в указанную сторону, будто мог разглядеть среди тайги дорогу, бабушку, дядюшек, тётушку, восемнадцатилетнего отца, бежавших за Аргунь, в Маньчжурию, в безлюдные земли и леса Северо-востока Китая.
В 1920 году бабушка Агафья Максимова, оставив трёх старших сыновей – Ивана, Василия и Семёна – в Забайкалье, в казачьем поселке Кузнецово (Иван и Василий жили своими семьями), с младшими детьми поехала за Аргунь. Думала обжиться в Трёхречье, переждать бурю, присмотреться, а как смута уляжется, будет видно, где всем соединиться – в Китае или в родном Кузнецово.
Первый поток беженцев устремился из Забайкалья в Трёхречье в разгар Гражданской войны – в восемнадцатом-девятнадцатом-двадцатом годах. Уходили за Аргунь казаки-крестьяне, и те, кто воевал у белых и бежал от красных, и те, кто сражался за идеи красных и бежал от преследования белых. Одних гнали победители, другие не хотели воевать ни за тех, ни за других и скрывались от мобилизации. Граница была условной, а Северо-восток Китая пустынным материком манил к себе, вселял надежду на мирную, привычную жизнь. Казаки начали ставить деревни по берегам Хаула, Дербула, Гана и их притокам, что берут начало на отрогах Большого Хингана.
