Я никогда не думаю о красоте, когда работаю над проблемой. Я думаю только о том, как ее решить. Но, заканчивая работу, я знаю, что если решение некрасивое, то оно неправильное.
Р. Бакминстер Фуллер
Помните ли вы тот конкретный момент, когда вы впервые заинтересовались личностным развитием? Я помню точно. Это произошло в январе 1991 года – я сидел тогда в тюремной камере. Меня арестовали за крупную кражу. Мое столкновение с законом было не первым, и я знал, что у меня серьезные проблемы. Мне было девятнадцать лет.
Я начал воровать вскоре после того, как приехал в Беркли (Калифорния), во время своего первого семестра в Калифорнийском университете. Я воровал не ради денег или репутации, а делал это ради острых ощущений. Я был адреналиновым «наркоманом». Навязчивое желание украсть являлось столь сильным, что воровство в магазинах стало такой же частью моей повседневной жизни, как утренняя чашка эспрессо. Обычно мне было все равно, что красть. Меня пленял сам акт кражи. Во время стандартной вылазки я брал дюжину леденцов, а потом выкладывал их в общественном месте, рассчитывая, что их съедят другие люди. Я не ел леденцы – считал, что это вредно.
В те три дня, проведенные в тюрьме, когда мне оставалось лишь барахтаться в трясине собственной глупости, на меня обрушился весь ужас реального положения дел. В старшей школе я был круглым отличником, президентом математического клуба и капитаном команды по академическому десятиборью. Мое студенческое будущее – я готовился стать специалистом по компьютерным технологиям – представлялось удивительно светлым, но я своими руками разбил его на мелкие кусочки. Теперь мне предстояло провести ближайшую пару лет за решеткой.
Вернувшись в свою квартиру, я получил письмо из университета Беркли, в котором меня в недвусмысленных выражениях извещали о том, что я отчислен. Обычно так поступают, когда студент не появляется на занятиях, а его средние оценки опускаются ниже плинтуса. В этот момент я понял, что у меня есть два варианта выхода из ситуации: повзрослеть или сдаться.
В течение нескольких следующих месяцев, ожидая суда, я пребывал в полнейшем унынии. Почти каждый день я просыпался после полудня. Я погрузился в видеоигры и иногда просиживал за компьютером по восемнадцать часов в сутки (речь идет не о сетевых играх с большим количеством участников, а об одиночной игре в «Нинтендо»). Трудно найти мотивацию, когда ждешь, что скоро тебя отправят в тюрьму.
Наконец я нанял адвоката и встретился с ним в его офисе, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. Прежде чем я успел раскрыть рот, он выпалил: «Стив, я изучил твое дело. Поскольку это твое первое правонарушение, я почти уверен, что мне удастся квалифицировать его как мелкую кражу. Если мы заявим о нежелании оспаривать обвинение, ты отделаешься минимальным наказанием в виде общественных работ. Я в хороших отношениях с окружным прокурором и думаю, он пойдет на это. Не рекомендую противоречить обвинению, доказательств у него предостаточно – тебя ведь поймали с поличным».
У меня в голове завертелись мысли: «Первое правонарушение? Его ввели в заблуждение? Почему он думает, что меня задержали впервые? Он не знает о предыдущих приводах? Если он думает, что это первый, то считают ли так и в суде? Должен ли я сообщить ему о такой серьезной ошибке?»
Пока я пытался принять решение, в моем сознании зазвучал внутренний голос: «Закрой свой чертов рот!» Я осознал, что, откровенно рассказав все сейчас, навлеку на себя неприятные последствия в будущем, однако оставался и небольшой шанс, что признание пойдет мне на пользу. Я понял, что в худшем случае мне придется когда-нибудь потом, не сейчас, столкнуться с сердитым адвокатом, а вот лучший вариант развития событий был слишком хорош, чтобы от него отказаться. Крупная кража – это тяжкое преступление, мелкая – лишь незначительное правонарушение. Я решил, что должен рискнуть. Риск вообще был моим хобби.
Через несколько недель мы явились в суд. Я был на грани нервного истощения. Мой план был таков: по возможности держать язык за зубами и произносить лишь абсолютный минимум слов. Прежде чем войти в зал суда, я просмотрел документы по своему делу. Ни одно из моих предыдущих задержаний там не упоминалось. Была ли это ошибка человека или компьютера? В любом случае это была грандиозная ошибка в мою пользу.
Разумеется, когда мы с адвокатом вошли в зал заседаний, суд пребывал в уверенности, что это было мое первое правонарушение, и старательно рассматривал его именно в таком качестве. Я не оспаривал обвинение в мелкой краже и получил шестьдесят часов общественных работ. Когда я выскочил из зала, у меня кружилась голова. Следующие два года моей жизни снова принадлежали мне!
Я провел эти шестьдесят часов так, словно это была работа моей мечты: ведь я слишком хорошо знал, что речь могла идти о семнадцати тысячах пятьсот двадцати часах. Трудно представить более радостное время в моей жизни, чем то, что я провел, собирая мусор в Эмеривилле. Вы не представляете, как прекрасна свобода, пока у вас не появляется шанс ее потерять. Я был безмерно благодарен за этот второй шанс, которого вовсе не заслужил.
Хотелось бы мне сказать, что мое восстановление после этих событий было быстрым и легким, но это не так. Несмотря на потрясающий подарок судьбы, вернуть свою жизнь в обычную колею оказалось невероятно трудно. Попрощавшись с друзьями в Беркли, я вернулся в родной Лос-Анджелес и нашел скромную работу в розничной торговле. Даже со своей судимостью я мог бы найти работу поприбыльнее, но я этого не хотел. Я просто хотел быть в безопасности, не привлекать к себе внимания и влачить скучное существование, избегая стрессов и волнений. Смелость стала моим врагом.
В течение года этой спокойной, не богатой событиями жизни я работал над собой. Я постепенно разработал для себя новый этический кодекс, включив в него такие ценности, как честь, честность, порядочность, скромность и добросовестность. Этот осознанный процесс перестройки продолжался еще несколько лет. Шли месяцы, я снова стал чувствовать себя нормально и решил, что пришло время вернуться в университет. Я понял, что если мне удастся получить степень в компьютерных науках, то это каким-то образом искупит мои прошлые ошибки.
Осенью 1992 года я поступил на первый курс Калифорнийского государственного университета Нортридж (CSUN). В группах желающих изучать компьютерные науки было немало свободных мест. Я получил возможность посещать занятия, просто заполнив заявку, и никому не было дела до того, что ранее меня исключили из Беркли. В двадцать один год я был другим человеком – не таким, как в восемнадцать. Что-то изменилось. Во мне появилась страсть к личностному росту, и я чувствовал сильное желание делать все возможное для его осуществления.
