«Ты навек владеешь мною, лишь к тебе я рвусь мечтою! Да, в тебе весь мир, ты – божество, ты – мой кумир!» Руки Инны Израилевны уже воспарили над роялем, чтобы «замесить» бравурный кальмановский проигрыш, но прозвучал знаменитый хлопок, и кисти концертмейстера, словно два толстеньких голубя опустились на внушительные колени.
– Нет, это все не то, дорогой мой! Эдвин – юный, пылкий, а ты стоишь, пень пнем, и вопишь изо всех сил. Кстати, мною в этом дуэте были поставлены довольно откровенные мизансцены, я почему-то ни одной из них не вижу. Галя, что это за ввод?
Грачевская, покрылась пятнами, но молчала, понимая, бесполезность любых оправданий.
Инна Израильевна осторожно – вдруг шеф заметит – посмотрела на часы и нервно заерзала на стуле: уже половина пятого, в шесть нужно забирать внука из детского сада, а репетиция, похоже, затянется надолго. Каляев, угадавший колебания большого тела, не поворачиваясь, сказал:
– Инночка, вы можете идти, только пришлите Наташу, ей все равно нужно будет принимать ваши спектакли, когда вы уйдете на заслуженный отдых…
– Нет, нет, Сан Саныч, я никуда не спешу, – прервала шефа Инна Израильевна, – а на пенсию я не собираюсь, мне до пенсии еще далеко…
– Тогда, Инночка, сидите и не дергайтесь, это меня отвлекает.
Каляев выдержал еще одну паузу, которая всем находившимся в репетиционном зале показалась вечностью, и продолжил разнос.
– Галя, я не понимаю тебя! У меня создается впечатление, что мы с тобой никогда не работали над этим спектаклем. Я-то надеялся, что именно ты сможешь ввести молодого артиста, объяснишь ему, что и к чему в этой версии.
– Саша, мы только начали репетицию, и ты вошел. Возможно, если бы ты сказал, что придешь, мы бы подготовились и что-нибудь тебе показали…
– Ну, знаешь, если бы ты правильно расставила акценты, был бы виден хотя бы намек, на то, что я ставил. Но ты даже этого не потрудилась сделать!
Грачевская побледнела и дрожащими руками достала из сумочки пачку сигарет и зажигалку. Арсений инстинктивно дернулся, чтобы помочь ей прикурить, но Галина Сергеевна бросила на него столь выразительный взгляд, что он понял – сейчас его галантность выглядит просто нелепо. Она подошла к окну, приоткрыла форточку и, глубоко затянувшись сигаретой, выдохнула дым в морозные сумерки.
– Александр Александрович, вы поручили мне этот ввод. А сами приходите на вторую репетицию и вмешиваетесь…
– А-а-а, так значит, Галина Сергеевна, я вам помешал. Ну что ж, как на Руси говорится, дуракам полработы не показывают…
– Саша, но это не полработы, это одна восьмая, которую даже гениям не показывают, не то что дуракам…
Грачевская хорошо знала, что, закамуфлированная лесть действует даже на умных мужчин. Каляев легко поднялся из кресла, и направился к двери.
– Хорошо. Творите дальше. Зайду через неделю.
Прежде, чем за Каляевым закрылась дверь репетиционного зала, Галина Сергеевна ловко положила недокуренную сигарету на край стола (пепельниц в театре не было, курить было строго запрещено, запрет нарушался только женой худрука), и выпорхнула вслед за ним.
– Саш, не сердись пожалуйста!
– А конфетку? Это я уже много раз слышал: «Ты на меня сердишься? Скушай конфетку!»
– Саш, я тебе обещаю, что точно введу его в рисунок…
– Да разве в рисунке дело? Он смотрит на тебя, как на завуча школы и обнимает скрюченными руками…
– Ну давай введем его с кем-нибудь из молодых актрис…
– А ты с кем будешь играть? В театре сейчас нет героя, и ты прекрасно это знаешь. Или ты вообще готова отказаться от роли? – Каляев внимательно посмотрел в глаза жены и лукаво усмехнулся. – Не бойся, как муж я бы еще мог тебя отпустить, но как худрук театра, никогда не принял бы твоей отставки. Проводи меня до кабинета.
Они шли по темному зрительскому фойе. До вечернего спектакля оставалось два с половиной часа, еще не пришли билетеры и гардеробщики. В стеклах портретов, висевших на стенах, отражались мерцающие в окнах огни уличных фонарей и проезжавших мимо машин, освещая то одно лицо, то другое. Как будто и нынешние и ушедшие актеры приветствовали своего предводителя и его королеву.
– Нужно, чтобы он чувствовал в тебе партнершу, а не жену главного режиссера. Поговори с ним по душам, ты же это умеешь. Познакомься с его девушкой, если она у него есть. Подружись с ним. Пока он видит в тебе только небожительницу. Спустись к нему. Кстати, пусть он проводит тебя сегодня, когда ты пойдешь домой. Я приду поздно, у меня теннис.
– А я думала этот вечер мы проведем вместе… С кем играешь?
– С Пичигиным, заместителем мэра по строительству. Мы же собираемся строить малую сцену? – хитро подмигнул жене Каляев и, поймав разочарованное выражение ее лица, добавил. – Галина Сергеевна, а вас ведь ждут! Встретимся вечером, – он приобнял ее и привычно поцеловал в шею, в только ему известное местечко, прикосновение к которому обычно решало все конфликты их не очень-то простой семейной жизни, затем мягко отстранил ее и сказал. – Иди!
И она послушно пошла по темному коридору.
Сигарета, оставленная Грачевской, никак не хотела гаснуть, сладковатый дымок поднимался к потолку и улетал в форточку. Это была тоненькая коричневая сигаретка, не встречавшаяся в табачных киосках города Новокукуйска. Арсений смотрел на нее, как завороженный, и боролся с желанием взять ее и затянуться, ощутив губами мундштук, к которому только что прикасались ее губы…
– Да затушите вы ее! А то меня стошнит от этого дыма! – как будто бы издалека донеслось визгливое меццо Инны Израильевны. – Вот завела привычку… От голоса и так уже рожки да ножки остались, а она еще и курит…
Он хотел было возразить, сказать что-то в защиту Галины Сергеевны, но внезапно понял, что спорить с Инной Израильевной все равно что с ведущим телевизионного ток-шоу – никогда не докажешь свою правоту. Он уже знал, что в театре все считают Грачевскую выскочкой, получающей главные роли, только благодаря мужу-худруку, знал, что все демонстративно морщатся, когда она поет, если конечно Каляев этого не видит. Но Арсению нравился мягкий несильный голос Грачевской. И когда окружающие говорили о ней: «Ну, какая же она Сильва с таким голосом?», Арсению хотелось возразить, что Сильва – кабаретная певица и «консерваторский» голос здесь даже не очень-то уместен. Но он молчал, восхищенно взирая на актрису Грачевскую, он вообще был не очень-то разговорчив. Да и с кем разговаривать? Друзья остались в Питере, где прошло его детство и студенчество в консерватории, и куда он так надеялся вернуться…
– Простите, я немного задержалась, – сквозняк от резко открытой двери сбросил половинку так и не потухшей сигареты со стола.
