ГЛАВА ПЕРВАЯ
– Шадрин! Шадрин! – вроде бы и негромко позвала пожилая сестра из регистратуры, но ее включившийся властный голос, натренированный за долгие при общении с пациентами больницы, гулким эхом прокатился по пустому коридору, где буквально на днях закончился капитальный ремонт.
Женщина, примерно одного возраста с медсестрой, сидевшая на стуле в простенке между двух окон напротив регистратуры и вязавшая в легкой полудреме то ли шарф, то ли чулок, от этой резко прозвучавшей фамилии вдруг уронила свое рукоделие на покрытый линолеумом пол и недоуменно уставилась на медсестру.
– Ты что это, Клава, так громко кричишь? – проворчала она на работницу больницы. – Видишь, я чуть не испугалась – аж руки задрожали.
– Люда, – отозвалась та, не обращая внимания на ворчание своей старой подруги, – ты не заметила: мужчина в засаленной камуфляжной куртке, с бородой, минут двадцать назад тут со мной немного ругался еще – куда он ушел? Ну, он тут был как раз в тот момент, когда ты зашла сюда. Помнишь?
Людмила, как назвала ее медсестра, ждала Клаву, когда та закончит работу, чтобы потом вместе зайти к ней гости: та хотела похвастаться перед Людой своим годовалым внуком.
– И из-за чего ты довела его до ругани? – ответила подруга медсестры, хитро прищурив глаза.
– Ты еще меня начни воспитывать – мало тут народу в течение дня учит меня, как надо работать с людьми! – равнодушно махнула рукой Клава куда-то в сторону входной двери. – Мне вот позвонил наш новый терапевт… Хотя, какой он новый – ему уже вроде бы за шестьдесят. Говорят, был заведующим вроде бы хирургического отделения в Красноярске, а теперь – простой терапевт, правда, широкого профиля. Кстати, Люда, вроде бы он вдовец…
Сидевшая в коридоре пожилая женщина подняла хрустящий пакет с клубком и вязанием и удивленно взглянула на свою подругу.
– Все у тебя, Клава «вроде бы»! Ты что это, хочешь меня замуж выдать?
Затем Люда встала со своего стула, положила пакет на подоконник и подошла к окошку регистратуры, словно бы чувствуя ответственность за какого-то неизвестного пациента больницы по фамилии «Шадрин».
– Если я ничего не путаю, – протирая свой морщинистый лоб и заправляя прядь седых волос под шерстяной платок, сказала она, – это тот мужчина, который еще вышел за дверь, долго кашлял, потом вернулся назад и некоторое время ходил по коридору взад-вперед, так?
– Значит, он вернулся? – с нетерпением спросила медсестра. – И где же он? Он тут? Я ему сказала прийти завтра утром, а он все талдычил, что не может завтра: якобы утром будет последний коммерческий катер из Туруханска до его поселка…
– Он тут, по-моему – перебила Люда свою подругу. – Я сейчас его найду и позову. Как его величать-то?
– Никита Алексеевич…
Пожилая женщина, слегка переваливаясь с ноги на ногу, медленно направилась по коридору к лестничным дверям. Не дойдя до них, она остановилась возле туалета и постучалась в дверь. Не услышав никакого ответа, Клава приоткрыла дверь и, постояв так с полминуты, пошла дальше. Поднявшись на второй этаж, она уже сделала несколько шагов по коридору, предполагая, что искомый мужчина скорей всего сидит в холле, где стояли два кресла, но внезапный звук сильного кашля, раздавшегося сзади, остановил ее. Пожилая женщина, покачав головой, вернулась обратно к лестнице и на площадке между вторым и третьим этажами заметила в проеме окна мужской силуэт.
– Откашлялись? – спросила Клава. – Я чуть не испугалась. Что ж вы так громко кашляете? Простыли или холодное пиво любите после водки?
– Вам какое дело? – ответил ей из полумрака твердый сухой мужской голос. – Проходите мимо, сударыня. Тоже мне – алкоголика нашла. Я, если уж на то пошло, никогда, дожив до своих пятидесяти лет, больше стопки водки не пил, да и то довольно редко…
– Да ты, мил человек, не обижайся на слова, – ласково ответила женщина. – Я, может, специально так тебя раззадорила. Иногда и злоба придает силы, а ты, вижу, совсем ослаб… На самом деле я тебя ищу: ты же Шадрин, так? Никита Алексеевич?
Мужчина зашуршал в ответ то ли пакетом, то ли одеждой, затем, встав с подоконника, стал молча спускаться вниз.
– Да, я и есть Шадрин Никита Алексеевич, – сказал он, спустившись к дверям, где в проеме стояла Клава. – А вы вроде бы не работница поликлиники. Вы зашли, когда я разговаривал с медсестрой из регистратуры, а потом сели вязать – это я точно помню.
Пожилая женщина пристально рассмотрела мужчину с ног до головы: среднего роста; довольно худой, вернее, даже не худой, а какой-то весь жилистый, словно бы вырезан из дуба; черная с проседью небольшая борода; прямой, отчетливо выступающий над ней нос и живые мальчишеские, только утомленные до невозможности, глаза. Встретившись с этими глазами, Клава как-то даже стушевалась: они словно бы взглянули ей в самое сердце, – и ей почему-то захотелось пожалеть и помочь этому человеку всем, чем только она может.
– Что ж вы молчите? – Шадрин улыбнулся. – Я же сказал, что я тот, которого вы ищете.
– Меня Люда… Ой, моя подруга, ну, медсестра из регистратуры, она послала вас разыскать, – ответила Клава, словно проснувшись, переходя то на «вы», то на «ты». – Тебя хочет осмотреть хороший доктор из Красноярска. Ну, сейчас он работает здесь, у нас…
Терапевт районной больницы Ерохин Юрий Всеволодович сидел один в своем кабинете и, глядя на фарфоровую кружку с чаем, с растерянным видом размешивал ее содержимое чайной ложкой. Если бы рядом с эти пожилым мужчиной сейчас поставить его же, но трехлетней давности, когда Ерохин был заведующим онкологическим отделением в одной из больниц Красноярска, то даже опытный следователь вряд ли бы сказал, что оба человека являются одним и тем же лицом. Еще три года назад Юрий Всеволодович считался одним из ведущих специалистов в области онкологии, а его отделение являлось базовым по краю. Всегда собранный, всегда все запоминающий, гроза, и в то же время отец родной для всех своих подчиненных – он был похож на командира боевой части перед решительной атакой позиций неприятеля. Но вдруг какие-то «серые мыши» начали создавать иную, непонятную для него медицину. Ерохин не обращал внимания, когда вокруг персонал больницы горячо обсуждал намечающиеся какие-то реформы: в его отделении умирали люди, не было свободных коек, не хватало средств для дорогущих медикаментов – вот что его тревожило! «Что может быть хуже девяностых? – отшучивался он, когда кто-нибудь прямо обращался к нему с вопросом о его отношении к намечающимся структурным изменениям. – Это все начальники балуются, а мы в отделениях как лечили, так и будем дальше лечить больных! Разве что койки в палатах переставлять». Плохим провидцем оказался Ерохин. В какой-то момент он с удивлением узнал, что главного врача, с которым он прошел все лихие девяностые, отправляют на пенсию, а сама больница становится филиалом другого лечебного учреждения. Потом, чтобы на бумаге выглядело все хорошо, попросили и его написать заявление о сложении с себя полномочий заведующего. Затем закрыли и само отделение. Начальница объединённого онкологического подразделеня – эффектная, приятная во всех отношениях девица, – высокомерно оглядев с ног до головы при первом знакомстве Юрия Всеволодовича, предложила ему, лечащему хирургу-онкологу, работу в лаборатории. Ерохин понял, что ему таким макаром дают понять, что если он не уйдет сам, то его подставят так, что никто никуда уже его на работу ни в одно лечебное учреждение не возьмет. В таком состоянии его и застал его давнишний знакомый Рузаев Евгений Павлович, главный врач Туруханской районной больницы, который, приезжая по делам в краевой центр, останавливался всегда у него.
