Они давно постигли смысл свободы и простора, не признающие границ, не страшащиеся неизвестности и человеческих бурь, бушующих на земле, той несправедливости, неравенства, злобы и зависти, что отравляют и разъедают души существ, ползающих и копошащихся в зловонной жиже повседневности.
Им даны Богом крылья, чтобы летать, быть выше, свободней и независимей. И они парят в небесной чистоте, освещенные солнечным и звездным сиянием, подчеркивающим их гордое великолепие.
Но мало кто из земных тварей, пожирающих друг друга, сытых и довольных своей подлой и низкой жизнью, завидует им. Чему завидовать: полету в безграничном пространстве, где нет даже навозного червяка, которого можно с удовольствием сожрать ради малейшей животной прихоти. То ли дело собственное болото или лужа, навозная куча, кишащая множеством соблазнительных тварей! Клюй себе да клюй, пожирай и пожирай, не поднимая головы к светилам и голубому простору. А потом согревайся калориями проглоченного тобою существа и квантами солнечного света на какой-нибудь болотной кочке. Разумно и приятно. И, главное, ни минуты времени, потраченного впустую.
А оно – главный господин, которому подчинено все – и собственное болото, кормящее тебя до поры до времени, пока не иссякнут в нем живность и влага, и – твоя ненасытная плоть.
От него несвободны и гордые, летящие в аквамариновом просторе, царственные птицы, зоркие и охватывающие с небесной высоты своим взглядом необъятную ширь, всю землю, невидимую тварям, копошащимся и пожирающим друг друга в своем болоте. Смена времен года поднимает царственных птиц с насиженных мест и гонит от зимних холодов или для продолжения рода через дали и дали. Они живут надеждой и движутся, сверяя по звездам свой нелегкий и опасный путь.
Обессиленные, спускаются белоснежные птицы на чистую, незамутненную и вольную морскую гладь. Но она, коварная, вдруг начинает волноваться, а то и кипеть в нагрянувшем шторме. И застигнутые непогодой, снова взлетают голодные и обессиленные птицы с морской поверхности и ищут место потише, да и посытней, прибиваются к болоту, спрятавшемуся за грядой базальтовых и известняковых валунов или за песчаными дюнами. И уподобляются живущим здесь безвылазно иным тварям. А когда болото покрыто панцирем льда, ищут новое место, летят, словно потерявшие гордость и самолюбие существа, поближе к городским помойкам и свалкам, в лучшем случае к пирсам и набережным, где, как последние попрошайки, ждут милости добрых душ, подбрасывающих им из жалости хлебные корки.
Подхватывают их ловко на лету, размачивают в ледяном рассоле волны и с жадностью проглатывают, испытывая благодарность за бескорыстие щедрых людей и унижение от собственного положения.
Но не все бескорыстны. Глядишь, иной горожанин, пользуясь лебединой доверчивостью, нацепит кусочек черствого хлеба на стальной крючок, привязанный к капроновому шнуру, и бросит наживку доверчивым птицам.
Умная и осторожная не соблазнится, но всегда найдется та, что схватит подачку и попадется на крючок. Охотник в этом уверен, как убежден и в собственной безнаказанности. Он – сильный, защищенный законами и всем окружением, которое никогда не даст его в обиду. Хотя, возможно, это тоже иллюзия. И у сильного найдется враг, который воспользуется его собственной слабостью, и вот так же, как голодную и потерявшую гордость птицу, поймает на крючок… Особенно тогда, когда его потенциальный противник теряет чувство меры и сам может стать жертвой. Глядишь на все это и невольно задумываешься: а есть ли вообще на нашей грешной земле свобода и справедливость, возможны ли безнаказанные порывы души к безграничности и простору, добру и человеческому достоинству, гордости!
Наверное, это привилегия, данная только ангелам и всем бесплотным существам, наполняющим эфир и вселенную. И не потому ли люди издревле в поисках справедливости и свободы обращали свои взоры к небу, туда, где не нужно ползать в болотной жиже, ища пропитания, где все равны и свободны. Или и это иллюзия, разрушая которую, сверкают, вырываясь из тьмы антимира, ослепительные молнии и гремят небесные громы, пугающие или настораживающие наши души, которым тесно и душно в человеческой плоти?
Могу только догадываться, но о чем – говорить не хочу. Пусть каждый дойдет до этого сам.
И как бы там ни было, я все-таки любуюсь полетом великолепных, царственных птиц, расплескивающих своими крыльями небесную синь, и мечтаю, что когда-нибудь и у каждого из нас прорастут за спинами крылья, и мы поднимемся на них в голубую высь и полетим, свободные и счастливые, куда глаза глядят. По пути, данному Всевышним, куда зовут наши горячие и чистые сердца.
Накануне выпал первый ноябрьский снег, еще не уверенный в себе и не постоянный. Большими, слипшимися хлопьями он косо ложился на промокшую, взбухшую землю, не пожухшую от первых легких заморозков траву, и постепенно превращался в пушистое покрывало. Шумная и, похоже, не на шутку встревоженная снегопадом огромная стая грачей, прилетевшая из полей, бледно желтых от слившейся в единое полотно стерни, облепила уже сбросившие листву акации и тополя, окружившие двухэтажку поселковой школы и ее небольшой стадион. Птицы так громко и бесцеремонно галдели о непогоде, близких холодах и предстоящем перелете, что многим мальчишкам и девчонкам, сидевшим в теплых классах за поскрипывавшими от их ерзания деревянными партами, было не до учебы. Они с нетерпением ждали последнего звонка, чтобы наконец-то вырваться на свободу и поиграть в первые в этом году снежки, побегать и поваляться на снежном просторе расположенного за школьным забором аэродрома. Точнее, на прилегающем к нему пустыре.
Витька одним из первых выполнил упражнение по русскому языку, осушил промокашкой стальное перо простой ученической ручки и спрятал ее в пенал, расписанный в стиле палехской школы. Эту довольно дорогую и редкую по тем пятидесятым годам двадцатого века вещь мать достала по знакомству и, вручая ему, строго предупредила: «У ребят из вашего класса таких пеналов нет. Смотри, чтоб не стащили в школе, как закончишь писать, сразу складывай пенал и тетрадки в портфель, а то начнешь там ворон ловить и все прозеваешь…». Она всегда старалась покупать для первенца Вити лучшие, а порой и редкие вещи, чтобы было чем гордиться и хвастаться перед соседками и подругами.
На пенал сказочного вида с золотой Жар-птицей на крышке в классе, как заметил Витька, с завистью поглядывала не одна пара глаз. Он ценил его и берег, помня наказ мамы. Но сегодня, увлеченный снегопадом и птичьими криками, второпях засунул пенал не в карман дермантинового портфеля, а в проем черной деревянной парты. И как только в школьном коридоре прозвенел долгожданный звонок, оповестивший об окончании занятий первой смены, захлопали крышки парт, резво выскочил из-за своей парты, выдернул за ручку коричневый портфель, и помчался вслед за другими ребятами в раздевалку.
