Дмитрий Тацуро - Легенды Сэнгоку. Пёс

Хиномото восток

Хиномото запад

Провинция Овари

Вокруг кипел бой, кричали люди, топали копыта лошадей. Он отчётливо это слышал, но двинуться не мог. Не потому, что не хотел – действительно не мог. Всё тело болело, будто по нему прошло стадо быков. Хотя, сокрушительный удар канабо по корпусу, вполне можно было сравнить со стадом. Он ни мог пошевелить ни рукой, ни ногой, каждое движение отдавало страшной болью в левом боку и груди. Не иначе, рёбра были сломаны. Правая нога по-прежнему сочилась кровью и неприятно согревала. В скуле, под правым глазом, до сих пор торчал наконечник стрелы, пригвоздив маску-мэмпо к окровавленному лицу. Он не мог не закричать, не поморщится, не даже позвать на помощь – жгучая сталь сковывала любые порывы. А ведь по началу, в горячке боя, он её даже не замечал. Как всё хорошо начиналось; победы, пирушки, женщины, веселье – всё это оказалось зря. А ведь он просто хотел отличиться, заработать похвалу господина, прославиться и получить достойную его подвигов награду. Как жаль, что одна лишь ошибка, совершённая глупость, перечеркнула всю его карьеру. Не может быть, чтобы человек, не достигший даже двадцати лет, вот так-вот должен закончить свою жизнь, в грязной канаве посреди точно таких же неудачников.

Он попытался открыть левый глаз, ещё не настолько залипший кровью и это оказалось единственное движение, которое позволяло сделать его тело. Да только, толку от этого было мало. Голову не повернуть, не оглядеться. Перед взором, лишь макушки деревьев да полуденное, пасмурное небо, так настойчиво говорящее о печали поражения.

Лишь не желание умирать, с подвигло его на решение подняться полностью. Тело будто пронзило острыми клинками, холодными и обоюдоострыми. Попытка не удалась, и он закричал так громко, как только смог, но и это оказалось настолько болезненным, с чувством, будто наконечник стрелы проталкивают в голову всё глубже и очень медленно.

А вот и он. Появился. Тот самый, что отправил погибающего юношу на дно канавы. Широкий, бородатый, с пронизывающим смертоносным взглядом и страшной палицей-канабо в руках.

– Жив ещё?! – то ли спросил, то ли удивился бородач. – Похвально! Но, к сожалению, для тебя, ненадолго!

Здоровяк с канабо, как ни в чём, не бывало, спокойно спустился к лежащему внизу. Он хромал. Юноша, смог задеть его копьём во время поединка. Не серьёзно, но всё же смог. Он непременно ранил бы его ещё раз, если бы не подоспевшая подмога. Одно плохо, – раненный и обездвиженный, в данный момент, ничем не сможет ответить этому бородатому здоровяку.

– Больно тебе? Верю, что больно. Жаль, что так получилось, мы ведь могли и подружиться. Из уважения к тебе, я прерву твои страдания быстро. – бородач откинул палицу и вынув из-за оби танто, начал склоняться над поверженным.

«Вот и всё! – подумал раненый юноша, смотря, как смерть уже подступает всё ближе и ближе. – Я обещал, что достигну небывалых высот, но дослужился лишь до командира пехоты. Я обещал, что женюсь на тебе, но даже не смог с тобой увидеться. Прости меня, Мацу! Я много чего обещал, но так ничего и не выполнил!»

Послышался частый и громкий стук копыт о землю. Бородач выпрямился и оглянулся. Это было последнее, что он успел сделать. Тонкая полоска стали, молнией блеснула над его головой, брызнула кровь, и бородач упал на землю, совсем недалеко от своей, казалось бы, жертвы.

– Держись Тошииэ! Помощь уже здесь! – это кричал он, господин, своим громким, красивым голосом, который нельзя спутать ни с чем. – Не умирай Псина, я приказываю!

«Да, Псина! Только этого имени я и заслужил. Но верно ли я услышал, – господин, впервые назвал меня по имени? А может ещё рано умирать? Может это только начало пути?» – юноша больше не смог удерживать себя в сознании и провалился во мрак.

о том, как очень странный юноша пошёл служить не менее странному господину.

Месяц Сацуки 21-го года Тэнмон (май 1552). Провинция Овари.

Вот и настали те долгожданные и взлелеянные в мечтах, деньки, когда Инучиё, наконец-то, покинул свой родной дом и отправился делать то, что нужно было ему, а не его родителям и старшим братьям. Для этой цели, по его личному мнению, он и был рождён. А именно – стать великим воином, на службе у великого даймё и, когда-нибудь, самому стать великим и прославленным человеком. Несмотря на то, что Инучиё оказался четвёртым сыном своего отца и не мел право наследовать клан, он свято верил, что в один прекрасный день, именно он и станет тем человеком, кто прославит свой род.

Всю его жизнь, с раннего детства и до сегодняшних дней, отец и старшие братья только и делали, что насмехались над его мечтами, его внешним видом, а главное, над его оружием, во владении которым, он превзошёл всех в округе, в том числе и насмешников. Инучиё ценил своё мастерство и шуток по этому поводу не признавал, как не понимал и всеобщее мнение о его копье. То было обычное яри с обоюдоострым наконечником длинной в сяку1 и древком почти в четыре кэн2, окрашенным в ярко красный цвет и перехваченный в нескольких местах, позолоченными хомутами. На взгляд всей семьи и соседей, это копьё было до безобразия длинным и слишком ярким для такого небогатого клана, и уж тем более, для четвёртого сына.

Сам же Инучиё, тоже не блистал скромностью, презирая все правила и порядки, одеваясь чересчур ярко, броско и совершенно по-шутовски. Сколько бы отец его не наказывал, вбивая кулаками в бестолковую голову рамки приличия, сколько бы не колотили его старшие братья, ему было всё не почём. Он твёрдо отстаивал свою позицию, обвиняя всю семью в чёрствости, старомодности и не умение принимать новшества. А ещё он любил по бедокурить. Бил деревенских мальчишек, сыновей других слуг клана и даже одного из старших братьев, и всё по одному поводу, – отстаивал свои правоту.

Но список достижений Инучиё на этом не заканчивался. По исполнению четырнадцати лет, он вдруг решил, что собирается служить тому, кого не уважала вся провинция. То ли это были его порывы пойти наперекор родителям, то ли у него действительно было не всё в порядке с головой. Ладно бы он не слушал только отца, но даже мать, которая относилась к выходкам сына, как к неизбежности переходного возраста, не могла переубедить его отказаться от самого безумного поступка, о котором он глубоко пожалеет.

Дело было в том, что нынешний даймё, ровно, как и Инучиё, с головой не дружил, настолько, что непослушный сынок, ему и в подмётки не годился. После смерти старого князя Нобухидэ, ушедшего в круг перерождений на сорок третьем году жизни, пост главы клана Ода, нынешних правителей Овари, перешёл к его законному, старшему сыну Нобунаге. Этот-то Нобунага, и раньше не внушал доверия, а после смерти отца и вообще совершенно лишился разума. Он постоянно носился по окрестностям на своей лошади, как угорелый, неподобающе одевался, ел на ходу и в седле, да ещё и плевался косточками от дыни прямо на дорогу, иногда попадая и в прохожих. Собирал целую банду, таких же желторотых негодяев и устраивал с ними имитации походов и сражений, только страдали от этого мирные жители, горожане и иногда крестьяне. И таких недостатков было великое множество, но самое безобразное оказалось то, что он выкинул на похоронах собственного отца. Нобунага, немного немало, явился на ритуал в своей повседневной одежде – коротких штанах, косодэ, одетое лишь наполовину, пыльный, взъерошенный и вспотевший. Не обращая внимание на негодование родственников и старейшин, он подошёл к телу отца, взмахнул руками и рассыпал на него ладан, сказав лишь два слова, -«Прощай Нобухидэ!». Все присутствующие потеряли дар речи и просто остолбенели от такой выходки, а Нобунага, гордо подняв голову, развернулся и вышел.