Друзовцы? Кто это такие? Это новое слово или самоназвание? Но мы-то сами знаем: друзовцы – это мы, да, мы, не все там дамы, есть и мужчины тоже. Просто это наш коллектив, как различные соединения кристаллов, это и есть друза. Словно специально природа над камнем поработала: вытесывала, создавала, спорила, принимала, как по спецзаказу, – сердобольная она, природа. Каждый кристалл, как человечек, дорог, как пальчики на его руках. Целое соединение, друза, вроде государства в государстве в своем микромире. И всегда гостеприимна. Для своих и для чужих. Смотришь на нее и дивишься. Оттого ли, что в ней собрались чудаки, а по-другому – творческие люди, поэты, писатели, и вообще добрые, кто хочет поделиться сердечным. Вот такие они, друзовцы. Что тут хитрить? Ведь бывает и жестко, приходится терпеть, соглашаться. Погрешности разве прощаются? Но какое заглядение и радость оттого, что ты освоил высокое точное мастерство и попал в ряды «Друзы», снова встретил своих, не потерял их, не оступился – такой заколдованный круг. И восторг оттого, что попал сюда, в кузницу мастеров, смог принять сложные условия, требующие совершенства, преодолел, обошел жесткие, строгие, полные опасностей препятствия, стал тоже друзовцем. Словно сам Творец протянул свою десницу нам, чтобы выйти в свет. Такой Он Всепроникающий, отражающий само звездное небо.
Вслед за Ним и мы проникаемся Всепониманием и Всеприниманием. Внимательно поглощаем своим умом Всесущее, Всеединства и Всеначала. Закладываем одно и другое на свои основы. Такой рост. Наверно, творческий. Непростой рост. Так же трудно и медленно растет кристалл, друза.
Если подумать, как математик, то есть сделать сложное простым, разложить непонятное по полочкам, встает вопрос: из чего же сложился наш коллектив? Все будто бы на ладони, видны и так, и будто просты, даже наивны, что и присматриваться не к чему, как к камню, что валяется под ногами. Однако это обманчивость. Даже в блеклом камушке есть определенный, качественный модуль, и из такого соединения можно вывести и логарифм, и свой знаменатель.
Лежит на столе друза, играет своими гранями, будто разные страницы сказов интригуют. Интересно, заманчиво, хочется полюбопытствовать, заглянуть, присмотреться.
Но вот в ней будто бы появилась серая полоса, как скажут геологи, жилка такая прошла, может черная, белая, красная. Ко всему надо быть внимательным, философом, который благодаря своим понятиям может и иголку отыскать в стоге сена. На слух непонятно: то ли камушек разглядывают, как книжку, то ли книжка сложная и тяжелая, как камушек.
Играет камушек друзы – кому интересен, а кому просто ненужная вещь. Нечто накрепко припочковалось в ней, как в «Друзе» друзовцы. А другое соединение – так, ради пометы или вообще прошло без интереса. Не все так просто, и гладко, и одинаково, как кажется на поверхности. Казалось, неуютно скрипит дверь, словно сама алмазная друза принялась рисовать по стеклу или металлу, со скрипом вычерчивать скрижали. Жесткие кристаллы производили катастрофически страшный звук, притягивая к себе небесные светила, словно мчится золотая колесница по небу. Это так настораживало и беспокоило, что сама Луна-полуночница вышла на дежурство, села за чтение «Друзы», открыла новую страницу ее истории.
– Может, ей пишут небесные жители?
– Может, объявился косолапый невежа, что всех распугал своим замешательством, как говорится, наломал дров? И теперь друзовцы за делами: отбирают, где зерна, где плевелы?
– А может, – смеется широко Луна, – я нашла след, такой непонятный, неровный. Только хочу догадаться, чей он.
Луна предложила свою небесную обувь – небоступы, чтобы в них было легко бегать по небу и читать предсказания, отыскивать небесные следы, Сверхданное.
Луна посмотрела на «Друзу». Издали ей казалось, что так светит звездочка своими лучами, и сказала:
– А там было много света. Вот какие я нашла следы. Их оставили ушедшие друзовцы. Вон. От кого след памяти, от кого след звука, чистоты, от кого след улыбки. Только не вижу, не разгляжу, кто все там танцует, или просто вертится, или жужжит. Вроде сплошная жирная точка далеко-далеко. Даже на муху похоже, что расправила крылья и растопырила лапки и хочет взлететь.
Но только в ночном небе оказались поэты-друзовцы: юморист Павел Глодов широко улыбнулся, качаясь на полумесяце, махнул рукой, будто позвал: заходите сюда, посидим все вместе, лавка большущая. А Лида Луткова спорно пустила стрелу-замечание: разве можно взлетать так высоко, это опасно – подниматься на такие высоты. Она закинула на лунный стол свой том метафизических сонетов и сказала: «Не поднимайтесь, вы сорветесь, сядем на мой корабль, и держитесь курса». И вдруг послышался тонкий голосочек Иры Кучеренко, тихая мелодия, словно к Луне подлетел мотылек, как к ночной лампе, и пропищал.
Ира пела тихую песенку про свирель. Голос ее такой неустойчивый, ломался, как хрупкая соломинка, но создавал настроение. Вот такая она девочка-припевочка, тихо дразнилась тоненькой юбочкой, почти совсем незаметно.
И хотелось взять ручку и расписать для Ирочки все-все на память. И звезды стали казаться такими узелками, которые нельзя, невозможно потерять, забыть, чтобы исчезнуть навечно.
И друзовцам на земле казалось, что звезды – это такие номера книг, из которых можно было бы собрать книжную фреску и раскрасить целое небо, вернее, небесную твердь.
И засмеялось Синее небо:
– Как книга имеет твердь, так и небо имеет твердь. Я повторю все книжные уроки. Да разве они уроки? Разве стихия знает уроки? Это сплошная гармония.
– Да-да! – возопили книги. – Нас всех сложили по закону сингармонизма, Синее небо. Мы все оставили в жизни большую желтую полосу, как эта лунная дорожка.
– Какое здесь строгое жюри, – застеснялось Синее небо. – А наши поэты превратились вслед за Ирочкой в маленьких книжных фей и полетели.
– Луна ослепительно белая, как лед, – сказала Лида.
