Легкомысленное путешествие
Cиддхартха спросил: «Можно ли обрести спокойствие в этом мире горя и страданий? Я подавлен пустотою земных удовольствий, и всякая чувственность мне ненавистна. Все угнетает меня, и само существование кажется невыносимым»
Америка… Как много в этом звуке…
Но для того, чтобы быть нищим, не обязательно уезжать, устраиваться на работу посудомойщиком, покупать старый «кадиллак». И вообще, зачем разочаровываться в нескольких государствах сразу? Это вряд ли даст больший диапазон эмоций: удовольствие от разочарования, жизнь благодаря разочарованию.
Сейчас 8:30, а я уже в больнице. Возня на парковке. Деревья – немые наблюдатели, – вазоны из автомобильных шин, чей-то памятник, дорожки, ведущие к разным корпусам, ступеньки в зигзагах трещин, снова деревья, небо. Пожалуй, все… Лор-отделение тульской городской больницы им. Ваныкина. Здание как здание, вот-вот рухнет, но простоит еще лет четыреста. Персонал… У двери кабинета толстая помощница врача – «медсестра» – орет на мою жену Машу, выясняя причину обращения. За что-то отчитала, вырвала из рук направление, хлопнула дверью – нормальный бесплатный сервис. Пожалуй, выйду на улицу.
Мы не познакомились? Меня зовут Илья. Имя это раздражает меня с самого детства, – скользкое, бессильное, как кисель, как говно. Сказав «Илья», хочется немедленно начать оправдываться. И перед глазами проходят стройные ряды моих неудач.
Первые воспоминания – Азовское море, то есть это теперь оно Азовское, а тогда – «Море». Я плачу пока фотограф делает мой снимок на пластмассовой лошади. Почему я плачу? Да кто меня знает! Повсюду песок и ракушки, сверху пейзаж обнимает небесная синева юга. На севере – небесная синева севера. Я плачу, потому что не хочу рождаться, но ведь я уже родился… – Ах, не плачь малыш, – успокаиваю я себя на фотографии, – не плачь, все будет хорошо.
После вспоминается детский сад. Меня волокут туда насильно… Восемь лет назад я работал в Москве, и каждый день возле нашего дома на Анненской улице проходила бабка, таща за собой на поводке упирающуюся собаку. Собака фактически сидела, а бабка, изо всех сил, дергала за поводок двумя руками, таким образом, животное перемещалось. Меня тоже водила в сад бабка. Таскала-дергала. В садике моим постоянным местом был стульчик в углу возле пианино. Я сидел там грустный, как неотправленное письмо и смотрел на Них.
Это Они устроены по-другому, или это я не такой? Это ужасно или хорошо? Страшно или удовлетворительно?
А пианино такое красивое, коричневое, полированное, наверное, волшебное, вот бы поиграть…. Я смотрю из глубины детских глаз, и маленькое мое тело не может понять то, что происходит вовне. – Это мир, физический мир, ты привыкнешь, – утешаю я себя через тридцать лет. Теперь я сижу на заднем сиденье своей старой «тойоты» в угрюмом созерцании автопарковки через запыленное окно. Как много машин!.. Наверное, все заболели, вся улица Первомайская, весь город, целый мир.
Если повернуть голову на сто восемьдесят градусов, она, вероятно, оторвется, а если нет, то можно будет увидеть магазины дверей и мебели, аптеку, какие-то фирмы и супермагазин еды. Мир контактирует со мной через эти магазины и фирмы, они его осязательный орган. Мир говорит:
– Хватит тебе, Илья, сидеть у жены на шее, иди-ка ты работать!
– Кто? Я? А впрочем, я и сам все понимаю. Аптека «От склада», магазин «Всё в дом», «Одежда», где всегда большие скидки, – у тебя хороший выбор, Мир, – честный выбор. Но что-то до сих пор останавливает меня. Я сомневаюсь, я еще не решил окончательно, хочу ли быть. Может, мне вовсе и не надо…
– Надо, – отвечает Мир, – не спрашивай, Илья, «зачем», не засерай голову, просто будь и все.
– Хорошо, я согласен, я люблю жизнь. Когда солнце видно люблю. Сидишь во дворе на разбросанных досках, со всех сторон жужжание, запахи от земли, цветов… Тени накренившихся заборов такие контрастные, а солнце отвесно прожигает голову. Его раскаленный луч пикирует на волосы, кожу, под кожу… согревает и как бы говорит: «Я вас всех люблю, и на всех меня хватит, ну а если не хватит, так это вы сами виноваты». А ты сидишь и думаешь, – я меньше чем говно, в сравнении с Солнцем.
Стыдно признаваться, но я пишу стихи. Это такая проза, где все предложения с красной строки, а мысль сжата во времени. На самом деле писать все предложения с красной строки как-то подозрительно. Этим занимаются садовники, сварщики и сталевары.
«А сейчас выступит поэт Такой-то!» – и после аплодисментов трех-четырех рук, встает сталевар и начинает вещать дрожащим голосом про то, как он чего-то там не может. Поэтом может стать практически любой человек. Главное условие, – чтоб он не был знаком с классикой. Иначе ничего не получится.
Больница Ваныкина раньше называлась – им. Семашко, – по фамилии врача выдумавшего советское здравоохранение. Да ее и сейчас все так называют. Если сказать таксисту: «В Ваныкина», его глаза выразят недоумение. Зато, если произнести: «В Семашко», он моментально заскучает.
Кстати сказать, неспроста классические писатели так внимательно относились к фамилиям, наделяя ими своих Коробочек, Безуховых и Держиморд. Фамилия это – якорь человека и корабля. Например, главврач в Ваныкина носит скорбную фамилию Могильников.
Однажды один мой друг (это странно звучит, когда он и есть всего один), в разгаре юности своей беспечной ударился головой об дорогу, и получилось сотрясение мозгов. Пришел он в Семашко и увидел, что вновь поступившие люди лежат повсюду, – в коридоре, на каталках. Стали его оформлять (тоже положить хотели). А он глядит, – медсестры за неимением бумаги, прямо на больных пишут ручкой, и передумал лечиться. Прошел домой и лег. И лежал, пока не выздоровели мозги.
Едва слышу отсюда хлюпанье и побрякивание дверей магазинов, немногие голоса птиц и отдаленное человечье щебетание.
О чем это? А, я знаю о чем, – если ничего не болит, то темы могут быть только две: работа и отдых, включающий в себя примитивные (буквально сколоченные из четырех досок) наслаждения. Наслаждения. Наслаждаться. Насладиться. Так почти не говорят. Зато все хотят. Жаждут. Желают. Алчут.
Абсолютное большинство окружающих людей – работает. Хочется крикнуть: «Товарищи окружающие, сердечное всем спасибо, можете расходиться по домам!» А вдруг это и есть их работа – окружать меня? Тогда тем более, – «Вы все уволены!» Сейчас я открою дверь и дико прокричу эти слова. Необходимо. Как выдох. «Я не виноват в торжестве тоталитаризма, я не виноват, простите меня!». Еще один вдох… Скучно? Ну конечно, им просто скучно и все. Скучно не работать. Служа, они могут реализоваться. А нет, так хотя бы заработать денег.
