1. Не уезжай
Лифт снова не работал. Высокий, синеглазый музыкант Михаил Ракитов в отчаянье даже хлопнул по исчерченной двери ладонью. Ему после работы в ресторане, подниматься на своих двоих на седьмой этаж с сумкой, набитой дисками, кассетами, микрофонами и тетрадками, естественно, не хотелось. Только никуда не денешься. Он снимал здесь, недалеко от речного вокзала, в старой блочной девятиэтажке вот уже четвёртый месяц комнату у Таисии Егоровны Семипалатовой – располневшей, резкой женщины. Ракитов откровенно её побаивался, поэтому, поднявшись наверх, осторожно отомкнул дверь ключом и прислушался. Кажется, все спали – и сама хозяйка, и две её дочери. Михаил на цыпочках прошмыгнул к себе. В его маленькой, тускло освещённой торшером комнате, был идеальный порядок. В углу желтела старая гитара, на письменном столе белели гладиолусы, а за окном сияло во всей красе августовское полнолуние. Вот она долгожданная тишина вокруг. Ракитов тут же опустился на кровать и уронил в пуховую подушку голову. Сквозь сон до него донеслось лишь ворчание Семипалатовой: «Ну, вот, опять набрался, композитор, лёг в ботинках, свет позабыл выключить, вот пропадущий.»
Когда же он изволил пробудиться, то первое, что увидел – это сидящую в кресле и загадочно улыбающуюся Светлану – старшую дочку Таисии Егоровны.
– Доброе утро, – произнесла девушка дрожащим голосом, поправляя длинный шёлковый халатик, – хотя уже одиннадцать часов.
– Привет, – глухо отозвался Михаил, – вообще-то надо стучаться, прежде чем заходишь. А вдруг я неодет и всё такое.
– Простите, – Светлана густо покраснела. – Я хотела вам сказать, обрадовать вас, вам пришло письмо.
Она, обиженно надув губки, решительно поднялась с кресла и протянула конверт Ракитову. Он заметил, что последнее время эта стройная, улыбчивая девушка как-то особенно пристально и ласково смотрит на него. Зачем это, к чему? Их разделяло двадцать лет, основательно помотавшегося на волнах жизни зрелого мужчину и застенчивую старшеклассницу.
– Можно, я разогрею вам завтрак?
– Хорошо. А где Таисия Егоровна?
Светлана охотно откликнулась:
– Они уехали с Машей в зубную поликлинику. У Маши флюс.
Письмо на четырёх тетрадных листах пришло от мамы из родного села Агапово. Мама очень соскучилась, звала его домой, жаловалась на родственников и соседей, на боли в спине.«Ничего, мамуля, потерпи, – отвечал ей мысленно Михаил, – вот заработаю тебе денег на операцию и вернусь».
– Михаил Терентьевич, вы будете кофе или чай? – спросила дочь хозяйки.
– Крепкий кофе без сахара.
Ракитов по обыкновению отжался тридцать раз от пола, потом юркнул в ванну, встал там под холодный душ.«Любитель острых ощущений, музыкантишка, – ругался про себя, – тяжёлым роком от ума избавлен». Затем побрился тщательно.
А Света суетилась в кухне. Когда же Михаил Терентьевич вошёл к ней, то он просто ахнул: стол был заставлен всевозможными кушаньями, казалось, из холодильника всё вытащено.
– У нас сегодня праздник, да? Ты хочешь, чтобы я объелся, умер? – невольно вопрошал музыкант, присаживаясь, – тебя мама заругает.
– Нет.
– Не обижайся, Светик. Здесь только одной вещи не хватает. Знаешь, какой? Водовки.
– Нет, вам не надо пить, вам вредно… А мы с подружкой вчера слышали, как вы играете, поёте, – гордо сказала девушка, – окна ресторана были открыты.
Он испытывающе посмотрел на неё:
– Я был не в голосе.
– Мы не заметили. Вы так прекрасно пели.
– Да что ты, деточка, обыкновенная халтура.
– Не говорите так.
Михаил последние лет десять зарабатывал себе на хлеб игрой и пением в кафе и ресторанах. За это время он стал ироничен, холоден, привык ко всему: к похвалам, поклонницам, к хамству, хулитилям. Сейчас из-за болезни мамы его интересовало вовсе не творчество, а только деньги, размеры барышей за выступления. Не хотелось ему притворяться и морочить голову этой милой, неиспорченной девушке, которая, смущаясь и краснея, села напротив.
– Всё хотела спросить, Михаил Терентьевич, у вас есть семья? Вы не женаты?
– Я-то? Был, давным-давно. Сын, твой ровесник, служит в армии. Я теперь свободен как венецианский дож.
– А бывшую жену не видите?
– Нет, боже сохрани. Письмо я получил от мамы.
Светлана несколько облегчённо вздохнула.
– Заждалась она вас, наверное.
– А то, я один у неё. Ничего, через неделю увидимся.
Девушку будто обожгло:
– Через неделю?
– Да, пора и честь знать, – ответил Ракитов, – каникулы мои закончились, да и твои тоже.
Последнее время Михаилу частенько снилось Агапово – затерявшаяся за триста вёрст от города в сосновом бору железнодорожная станция, их с матушкой домик из белого кирпича, в полисаднике яблони. Город всегда тяготил и опустошал его душу.
– Я не представляю вас в деревне. И чем же вы там будете заниматься? – недоумённо спросила Света, – с вашим талантом, да вам нужен выход на большие концертные площадки как Кузьмину или Леонтьеву.
Что она несёт? Уж не влюбилась ли? Ракитов стал тереть ладонями виски, ему хотелось выпить. Подумать только, ведь через неделю стукнет тридцать восемь лет, жизнь пролетела бесшабашно и бесцельно, плыл по течению и плыл себе куда глаза глядят.
– Налей мне рюмочку для аппетита, а?
– Нет, Михаил Терентьевич.
– Будь человеком.
Девушка, махнув рукой, достала из кухонного шкафчика непочатую бутылку «Родника» и протянула страждущему.
– Ты не подумай лишнего, я редко пью, – убедительно вымолвил он.
– Но метко.
Водка разлилась теплом по его жилам, примирила с действительностью, сердце успокоилось. Дочь хозяйки теперь казалась ему самой прелестной на свете, а кухня уютной. Хотелось ей сказать что-то очень хорошее.
– Завидую тебе, – сказал Ракитов, – пойдешь через неделю в школу, всё у тебя впереди – выпускной вечер, первая любовь и свадьба. Только живи и радуйся. А для меня уже всё пройдено, закончено. Ни в чём не состоялся, ни к чему не годен.
– Да нет, вы самый лучший музыкант.
– Балласт, – отрезал Михаил.
В раскосых, карих глазах девушки блеснули слёзы. Ей стало страшно оттого, что он уедет. И этот страх всё заслонил и от всего отключил. Она уже не слышала ни Ракитова, ни ворвавшейся на кухню ураганом матери. Всё показалось мелким и ничтожным.
2. СЕРЕБРЯНАЯ НИТЬ
Иван Семенович Поземкин в цветастых семейных трусах, босой, топтался на балкончике, курил, тревожно вглядываясь в июльскую темень, тихонько покашливал.
– Иван! Ты ляжешь или нет? – раздраженно окликнула его жена, Зинаида Семеновна. – Совсем обезумел старый. Комаров напустил!
Поземкин решительно потушил свою беломорину:
– Вот где ее сейчас черти носят? Уже двенадцатый час. Ботаник бородатый мне этот совсем не нравится. Уж не маньяк ли?
Это Иван Каримович имел в виду свою дочь – Светлану и её долговязого длинноволосого ухажёра в помятых джинсах Константина Самаркина. Как в жаркий полдень молодые отправились на прогулку в Загородный парк, так и до сих пор не возвращались.
