Купец из Дамаска, много повидавший в жизни, вел караван через землю Египта. Ужасом переполнялись сердца его погонщиков, вырывались несчастные животные, даже охрана, готовая встретить на пути любую опасность, то и дело цепенела; и сам он чувствовал, как стынет его опытное сердце и земля уходит из-под ног. Понимал сирийский купец, что в недобрую годину решил он совершить это путешествие. Великий Египет – землю фараонов, посланников богов, – в те дни лихорадило от невиданных прежде бедствий. Вначале реки наполнились кровью, и не было возможности пить эту воду, рыба сдохла и всплыла, и смрадом наполнился эфир нильской долины. Затем изо всех водоемов выползли жабы, и шагу нельзя было ступить, чтобы не раздавить десяток сразу, прыгали они на головы и лица несчастных людей. Затем на землю хлынула мошкара, и темным стало от нее небо, жалила она людей и скот, забивалась в рот и глаза, и казалось, не будет этому наказанию конца. За мошкарой, оглушительно жужжа, на все живое набросились злые слепни, но эти кусали еще больнее, распухали тела и лица несчастных египтян и всех, кто оказался в те дни на этой земле. Сирийцы из каравана горячо молились своим богам, но те будто бы и не слышали их. А потом пал скот по всему Египту, и пали лошади и верблюды купца из Дамаска, и превратился в кладбище его караван. Вот когда пришло отчаяние ко всем его спутникам, и жались они друг к другу, как перепуганные овцы, окруженные голодными волками. Но воздух так обильно был пропитан заразой, что скоро все покрылись зудящими язвами, но смерть не забирала никого, и день за днем продолжались нестерпимые муки. Тогда пришел новый день, и с неба, разверстого громами и молниями, посыпался огненный град. Тысячи пылающих комет взрывали землю. И тут уже сирийцы, поклонявшиеся рычащему божеству Хаддаду, мрачному Ваалу и властной Астарте, поняли: иной Бог управляет этой карой, близка их смерть. Самые малодушные взмолились о том, чтобы она как можно скорее погубила их и прекратила страдания. Но и тут выжили все.
А за огненным дождем на сгорающую землю нахлынули полчища саранчи…
Но вот что странно – каждая напасть заканчивалась так же быстро, как и одолевала. Всякий раз будто бы чудо спасало всех. Кровавые реки вновь наполнялись водой, пропадали мошкара и слепни, словно и не было их, сходили с больных тел зудящие язвы. Что нужно было от людей хозяевам небес, чего ждали они? Ведь очередная напасть уходила только для того, чтобы новая казнь являлась по души и тела испуганных людей – терзать их адовой мукой.
И вот, став девятой казнью, с грозного неба на землю спустилась тьма. Все точно ослепли. Не было не видно ни зги. Человек не мог разглядеть собственной руки, поднесенной к глазам. Но это была непростая тьма – она сгущала эфир, обретала плоть, ее можно было резать ножом, в ней можно было завязнуть, как в патоке. Дышать становилось все труднее. Во тьме вязли голоса, рычание зверей, крики домашних и вьючных животных. И нельзя было разжечь огонь – тьма немедленно умертвляла его. Время остановилось для людей и всего живого мира. Лучше погибнуть сразу, чем минуту за минутой и час за часом испытывать такое. Ад мог оказаться лучше, чем такая явь. Страх парализовал всех – от верховных египетских жрецов до последнего раба. Изголодавшиеся лесные звери вышли на запахи и, тяжело раздвигая пространство, двинулись к людским селениям, но даже они с трудом пробирались через плотную тьму. Крокодилы выползли из Нила и его притоков и наугад медленно потянулись к жилищам египтян, чтобы насытиться.
Ничего страшнее еще не приходило на эту землю…
Никто не знал одного: в эти дни происходил поединок Моисея и фараона. Вождь иудеев просил египетского владыку отпустить его народ восвояси, но фараон не желал идти на поводу у взбунтовавшегося слуги, и одна напасть следовала за другой. Особенно обидно и страшно было узнать, что только народ Моисея минули роковые казни – не было ни язв на теле, слепни облетали их стороной и светильники горели в их домах.
Фараон, страшась небесных казней, слыша повсюду вой и мольбы, всякий раз отступал, обещал свободу своим рабам, но в последний момент не мог сдержать данного слова – не желал этого делать! Мешала гордыня. Как это так – он, богоравный владетель Египта, должен уступить презренному рабу-иудею?! Фараон находил предлоги: то иудеи должны были оставить в Египте своих женщин, то свое имущество и скот. Моисей не шел ни на одну уступку: только безоговорочная свобода для его племени. Когда тяжелая мгла стала отступать и Моисей пришел к фараону за обещанным, сидевший на троне богоравный египтянин сказал ему: «Я больше не потерплю ни одной твоей угрозы и ни одного условия – прикажу убить тебя». Но фараон боялся совершить последнее злодеяние. Он боялся, что внезапная молния поразит его самого на месте. И не спасет его ни верховный бог Амон Ра, ни великий Осирис, ни страшный Сет. Фараон будто чувствовал, чей Бог сильнее. Знал уже наверняка. «Господь свидетель, – сказал ему Моисей, – если ты вновь обманешь меня и не дашь нам свободу, последняя кара разобьет твое сердце и ты сам будешь виноват в этом». Он ушел. А переполненный ненавистью и страхом фараон смотрел ему вслед и решал: пытать и казнить наглеца или выполнить его требование.
Те трое суток, пока длилась беспросветная свинцовая ночь, всему Египту показались вечностью. Казалось, теперь так будет всегда. Но вдруг новый рассвет озарил землю. Но кто знал в Египте, что это Моисей в очередной раз получил разрешение покинуть со своим народом долину Нила?
Юный сын дамасского купца, как и прислуга, выполз из палатки и прищурился на восходящее солнце. Не было еще чуда прекраснее на земле, чем это возрождение жизни. Надежда и счастье пронзили в эти минуты каждого, кто увидел рассвет. Сам купец занемог, и все это время сын держал его за руку. Но вот он вышел из палатки и двинулся по песку навстречу первым лучам, разрывающим тьму. Все остались позади. Он поднялся на холм и увидел гигантский сгусток тьмы внизу, который рвал утренний свет. Но что-то было не так в обрывке кромешной тьмы. И тут по спине юноши пробежал холодок, а за ним колючая ледяная змея обожгла его. Юноша оцепенел, глядя вперед. Темный силуэт! Женщина! Тьма рассыпалась, но оставляла женский силуэт, который обретал объем и плоть. Скоро утренний свет и порывы ветра унесли последний зыбкий сумрак, и теперь на песке стояла обнаженная, смуглая, удивительной красоты, с черными, сияющими, как жемчуг, волосами до самых бедер. Она воплотилась из этой тьмы – и тоже посмотрела на обомлевшего юношу. Глаза в глаза.
