Скрипнула дверь, двое занесли меня и усадили на стул. Голос сказал им снять с моей головы мешок. Мешок был снят, а к голове приставили пистолет.
– Попались, герр революционер, а нет, вы же каратель, infamita, среди нас – он запнулся.
Я видел только силуэт, глаза ещё не привыкли к свету. Голос, голос был настолько знаком, будто передо мной стоит мой старый друг.
– А теперь слушай внимательно mien Freund!
– Ммм… – голова болит.
Ну и эхо же здесь.
– Не надо пытаться меня обмануть, я не идиот, трезвак ты уже прошёл, – он начал говорить спокойнее.
– Да кто же ты? Что тебе нужно?
Подсказка была получена незамедлительно.
– Пардон, давай помогу, – он сел и подвинулся.
Выкрашенные в белый волосы, неестественно синие глаза, шрам под правым глазом. Конечно же, кто ещё может говорить на нескольких языках сразу, одеваться с иголочки, чтобы скрыть проблемы со спиной, и наживать врагов просто так.
– Пан Янка Плоцик.
Это очень плохой знак.
– Догадываешься, зачем я тебя привел?
И тут мне стало очень страшно. Всем известно: если перейдёшь дорогу Плоцику, то умрешь.
– Пан Плоцик, я не хочу умирать, умоляю. Мне жаль вашего человека. Я не виновен в его смерти, – слёзы ринулись из глаз, такого давно не было. Я умолял чуть ли не на коленях, а он лишь улыбнулся.
– Я всё знаю. Вот чай пей и слушай. Слушай внимательно, так внимательно, чтобы сделать выводы.
Я отпил. Чуть не облился, руки трясутся. Но это ещё не конец, впереди будет что-то страшное.
Плоцик начал свой рассказ об истории своей жизни.
Двадцать лет назад:
«Однажды утром, когда меня ещё звали Ушаков Петр Семёнович, я проснулся позже, чем обычно, – и меня не наказали. Услышав мамин голос, я всё понял. Эти уроды уже начали праздновать и 9 мая, и 10 мая, и все праздники в мире. А позвали меня не только для унижения, а чтобы я сходил в магазин, и тут я воспротивился. Отец наказал меня, так что последствия наказания остались со мной и по сей день.
После магазина я пошёл в школу, место, в котором даже слепой увидит трещины в стене. Школе было 8 лет, а разваливалась, будто построили при Кайзере. О чем можно говорить, когда на втором этаже, рядом с кабинетом труда у девочек, потолок сгнил. Потолок возле бассейна разнесли. Кабинки в туалетах могли просто упасть на ученика. Половина туалетов вообще запечатана. Во многих местах краска просто слазила. Трещины, плесень, протечки – всё закрасим.
Персонал – по большей части немой ужас. Уборщицы и разнорабочие то работают, то не работают, пьют, курят, ругаются матом на учеников – всем всё равно. Некоторые учителя могли не прийти на урок или провести урок «ну кое-как». Единичные экземпляры из администрации ничего не делают.
Я призираю больше всего учительницу математики и классную. Обе – пережитки советского прошлого, не любят детей, но обожают свои предметы, и все должны знать их до запятых. Если не согласен с их мнением или не считаешь их предмет самым важным, то ты фашист с плохим аттестатом.
Самое главное, что у нас на 40 тысяч человек 2 школы, 1 гимназия, 2 сада, 1 поликлиника. И когда построили новую школу, жителем определенных улиц начали угрожать насильным переводом.
Мысль о том, что ну можно же делать нормально, можно же делать для людей. Мы же все одного вида, мы должны заботиться друг о друге.
В тот момент я решил: если им всё равно, то мне нет.
После 11-ого класса, собрав волю в кулак, я поступил в университет в Мюнхене. В этом мне помог один учитель. Он выучил со мной немецкий, помог мне с другими учителями. Именно он заменил мне отца и мать. Друзья, которых я оставил, не давали мне покоя. Вспоминая своих любимых учителей и друзей, я учился и работал днем и ночью. Я очень хотел изменить мою родину в лучшую сторону. В Германии я смотрел, как сделать синеокую страну лучше. Европа была как другая планета. Пора и нам стать пришельцами.
Учился я до 27. Приехал только когда можно было не бояться армии. Приехал я с неплохими финансами и создал свою политическую партию. Партия состояла из друзей, которых я смог найти. Из Петра Ушакова я стал Янкой Плоциком. Сменил имидж, перекрасил волосы, купил специальные линзы для глаз.
Быстро, после года существования партии, я понял, что на честном слове в нашей РБ не выедешь. На одном митинге мне выпал шанс стать проектом у олигарха. Тогда партии нужны были деньги, ну а потом пошло-поехало. Один договор, второй договор, и вот мы в парламенте. Две партии, 51% голосов за нами.
Союзники посчитали меня ненужным. Меня – того, кто создал и вывел их в свет. Некоторые ушли со мной.
Закончить, аки Троцкий, я не хотел. Я понял: мне нужны новые союзники…»
С Плоциком я сидел уже час, я понял – он хочет сделать меня союзником:
– Пан Плоцик, я согласен на дружбу.
Он посмотрел на меня и кивнул.
Меня ударили головой об стол и схватили за плечи. Но почему?
– Ты посмел перебить меня, ты посмел думать за меня. С чего ты решил, что я предлагаю дружбу?
– Вы же к этому вели, пан Плоцик, – пришлось ответить.
– Нет, я к этому не вел. Ты думал пронять меня лестью. Молчи, жалкое создание. Ты жальче, чем я думал. Вася, это тот кого ты подставил, был мне другом, – он уже посмел мне угрожать.
– Я не виновен в его смерти. Я заплачу!
Вот к чему слаб Плоцик.
– Животное, меня деньгами не проймешь. Я выше денег, любви и власти, – мощное наступление от Плоцика.
Что за пафос? Откуда это?
– Да как ты смеешь? Я убивал всю эту мразь, пока ты им уподоблялся, – время идти в наступление. Ощущение, что меня хотят обмануть.
– Зверь оскалил зубы, так даже интереснее. Я веду шахматную партию, а ни аки зверь кидаюсь на каждого, – он парировал, но не контратаковал.
Конечно. Из меня пытаются достать место, где находится архив.
– Думаешь, после моей смерти за тобой пойдут? – мой шаг вперед.
Пока что он меня не убьёт. У него ни поддержки, ни денег. Архив его уничтожит.
– А почему бы им за мной не идти? – в голосе неуверенность, что странно.
– Народу нужны герои, а не полководцы. Если сейчас я умру, то все узнают, кто это сделал. Я стану Христом, а ты Иудой. Народ и так тебя недолюбливает. Ты этого хочешь? – укол от меня.
– Оставь религию. Ты отдашь мне свой архив, – бой продолжается.
Янка встал на ноги. Ему так нужен этот компромат на него и его партии. Все заводы, земли, дома, которые они продали. Все принятые за деньги законы и льготы.
