– Мы не одни здесь… – раскатистое эхо разносило шепот по пустому давно заброшенному подъезду старого нежилого дома. – Мы здесь не одни…
Крутая лестница с обшарпанными перилами и полуразрушенными ступенями вела Лёшку вниз, в темноту, в холод. Оттуда, из полумрака, тянуло сыростью, затхлостью и плесенью. Тянуло страхом. Алексей, не чувствуя раскрошенный бетон под ногами, мчался вниз, в темноту. В страх. Там должен быть выход с этой бесконечной лестницы. Там воздух. Там свет. Там жизнь. Лёша всё бежал и бежал, не останавливаясь, налетая на перила, которые противно скрипели и пошатывались при малейшем прикосновении, готовые в любой момент сорваться вниз, увлекая Алексея за собой. Его сердце рвалось из груди, он оглядывался назад на каждом новом пролёте, поднимал голову вверх, пытаясь рассмотреть преследователей там, высоко в темноте.
– Иди ко мне, – послышался сверху приглушённый ласковый женский голос. – Иди же ко мне, Алёшенька.
Лёшка стремительно сорвался с места, вылетая на очередной лестничный марш. Он успеет. Он найдёт. Ну, где же? Где же выход?! Алексей мчался вниз, а вокруг него звенел певучий женский голос. Он обернулся, медленно поднял голову и замер на месте, часто-часто дыша. Ему не успеть. Она уже близко, слишком близко. На пролёте чуть выше стояла женщина в стильном сером длинном плаще, лица её видно не было – голову целиком накрывал чёрный ажурный шарф, развивающийся от порывов ветра, рвущихся в окно без стекла. Останки осколков когда-то того самого стекла противно позвякивали на сквозняке, а старая растрескавшаяся фанера, неумело прибитая к раме, надрывно скрипела, вызывая лишь одно единственное желание – закрыть уши руками и вжаться в пол.
– Иди ко мне, – нежно пролепетал незнакомый голос. – Иди же, мальчик мой.
Женщина вытянула вперёд руку, и краска на исписанной граффити стене рядом с Лёшкой начала трескаться, съёживаться и скручиваться, как тонкая бумага от времени или от огня. Только огня не было. Был холод. Алексей отшатнулся от стены, уцепившись за перила, но по их поверхности поползли тонкие черные трещины, кроша их, превращая в прах. Руку мгновенно пронзил холод, пальцы перестали слушаться, намертво вцепившись в рушащиеся на глазах перила. Лёшка не мог разжать пальцы. Он дёргался в сторону, тянул за запястье другой рукой, но не помогало. Холод парализовал всё руку от ладони до плеча. Казалось, руки нет совсем. Только казалось. Холод пробирался к спине, через лопатку, заставляя изгибаться и стонать. Облезлая краска на стенах изнутри оказалась грязного красного цвета, она облетала, покрывая пол под ногами красными чешуйками. Он должен вырваться. Дёрнулся в сторону ещё раз, но ничего не вышло. Со злостью и воем ударил ногой в металлические прутья перил и те, звякнув, завибрировали. Лёшка отшатнулся к стене, больно ударившись головой, перехватив обездвиженную руку, пытаясь растереть её, оживить. Поднял голову – незнакомка склонила голову на бок и осторожно, не торопясь, шагнула вниз.
– Иди ко мне, – сладко запел голос, медленно спускавшейся к нему женщины. – Иди ко мне, Алёшенька.
Лёшка сорвался с места и помчался вниз, не оглядываясь, не прислушиваясь. Туда, вниз. В темноту. Рядом мелькнуло еще одно окно без фанеры, лишь останки стёкол, на одном из которых уловил символ – чёрный, неумело, будто второпях, нарисованный разорванный снизу круг. Алексей лишь на мгновение остановился, а прямо перед ним с треском обвалилась часть лестницы, увлекая и его в пустоту. Лёшка вскрикнул и отскочил назад, упираясь руками в стену. Онемевшая рука приходила в себя, медленно, но чувствительность возвращалось, только вот холод не уходил. Он проникал под кожу, расползаясь по спине и левому боку. Ещё секунду назад Лёшка бежал, и должно было быть жарко, и сердце бешено колотиться, а он замерзал, медленно и мучительно. Очень хотелось пить. Чувствовал, как мышцы деревенеют, слабеют, как сердце бьётся все тише и тише. Так не должно быть. Он жив. Он двигается. Он выберется. Упёрся головой в шершавую стену, чувствуя, как ошурки краски шелестят под пальцами рук, медленно осыпаются на него, прилипая к коже рук, шеи, лица, к губам, забиваются в нос, не давая вдохнуть. Ему холодно. Очень холодно. Под ногами зияющая дыра в пролёте, ступени обрушились, оголив железную арматуру. Там внизу пустота и сырость. Здесь холод. И нет сил, идти дальше. И зачем. И хочется спать.
– Иди ко мне, – гулко отдаётся сверху ласковый голос.
Леша чувствовал, как сползает по стене. Нет, только не так и не здесь. Цеплялся непослушными пальцами, пытаясь тянуть себя вверх. Он не умрёт вот так в тёмном ветхом полуразрушенном подъезде. И света нет. Лишь первые лучи восходящего ленивого осеннего солнца пытаются пробиться сквозь грязные останки окон. Там, за стеной, свет. Там жизнь. А он здесь должен умереть, задыхаясь от пыли, грязи, сырости, беспорядка. Но холод уже там, в груди, он сжимает лёгкие, выгоняя остатки воздуха, и не даёт вдохнуть, он сковывает мышцы груди и живота. Уже не вдохнуть. Больше не вдохнуть. Руки упираются в раскрошенный бетон на полу, Лешка пытается ещё хоть что-то нащупать, почувствовать – пальцы проваливаются в пустоту. Страх мгновенно взрывает мозг. Он сорвётся туда, вниз, он сейчас умрёт. Сильная, невыносимая боль в голове и жар, Лёшка обхватывает голову руками и вопит от боли.
– Иди ко мне, Алёшенька… – снова зашепчет голос женщины без лица. – Иди…
– Прыгай! – прервал её голос другой, жёсткий, злой, раздражённый голос.
Лёшка с трудом отлепил трясущиеся пальцы от разрывающейся от боли головы и увидел перед собой девчонку. Она нервно оглядывалась назад, вверх, на женщину без лица, что медленно спускалась к ним, к Алексею. Девчонка схватила Лёшку за плечи, руки её оказались горячими, обжигающими, живыми. Она встряхнула его так, что, казалось, голова Алексея сейчас отлетит, и резко указав рукой на разбитое окно, выкрикнула:
– Прыгай!
– Нет, – еле выдавил Лёшка, замотав головой, – Это ещё хуже. Я не прыгну. Нет.
Он вдруг почувствовал невероятный прилив сил, отшвырнул девчонку к окну и помчался вниз, перескочи дыру в полу. Ступени продолжали крошиться под ногами, рушиться, утягивая за собой вниз, в темноту. Краска со стен продолжала осыпаться, падая вокруг, как хлопья красного снега. Лёша всё бежал, а за ним следом распространялись и трещины на перилах, и сворачивание краски. Воздух становился всё тяжелее, а конца лестницы всё не было.
– Иди ко мне, Алёшенька… – настаивал голос, откуда-то сверху.
