В 1975 году, зимой Эрнста Хока пригласили домой к Вишневым. Там-то герр Хок и заметил впервые какую-то напускную дурашливость в лицах усатого и пока безусого Вишневых, как и во всей огромной стране, открывшейся его стариковскому утомленному взору.
«Ох, себе на уме народец! – думал Хок – Такому палец в рот…» За десятилетия общения с Россией он даже думать приучился русскими поговорками, хотя еще переводил их на немецкий.
– Дорогой дядя Эрнст! – провозгласил тост именно безусый Вишнев, которому еще и разрешение пить-то было под вопросом.
Он поднялся над снежной скатертью заставленного стола. Стол ломился. Безусый Вишнев держал рюмку по-гвардейски, на уровне груди, одет был по моде двадцатых – в двубортный костюм, застегивающийся на две пуговицы, крупный плотный воротник сорочки соответствовал большому узлу широкого, почти ромбического галстука.
– Дорогой дядя Эрнст! Разрешите вас особенно, а всех присутствующих так же, поздравить с подписанием Хельсинкских договоренностей! Я, представитель молодой советской науки, хочу верить, что это шаг к новому миру! Давайте же выпьем за дружбу Востока и Запада, за то, чтобы над нашими головами всегда было голубое мирное небо, чтобы война осталась историей…
– Я с удовольствием присоединюсь к этому тосту! – поднял свой бокал усатый Вишнев. – Эрнст, мы действительно верим… Да, что там говорить! – Он одним махом выпил рюмку и вместо закуски потянулся к сигаретам «Союз-Аполлон», которые в этом году считала долгом курить вся либеральная советская интеллигенция.
Эрнст тоже выпил. Правда, без особых чувств. Он же не безусый юнец, чтобы верить в рождение нового мира от подписания каких-то бумажек… Эрнст Хок видел первую мировую, потом вторую. До и после них наподписывали столько исторических эпохальных заверений.
– Откуда вы все это берете? – обвел, морщась от закуски, Хок рукой. Жест был обращен к икре, омарам, камчатским крабам и молочному поросенку. Впрочем, и гроздь изумрудно-прозрачного винограда казалась зимой неуместной и недосягаемой.
– Ты про магазины, Эрни? – улыбнулся старый Вишнев. – У нас такой анекдот ходит: приезжают в Европу – в магазинах все есть, а в домах угощать жадничают… И приезжают в Россию – в магазинах шаром покати, зато холодильники ломятся!
– Я это слышал! – поморщился Хок, будто ему капнули холодным на больной зуб. Хотелось поговорить с русскими хоть раз, хоть за столом по душам, но они настолько запутанные, эти русские…
Cтарик Эрнст был связан с Россией уже много десятилетий, язык выучил в совершенстве, а вот повадки… Он родился в Гифхорне в 1908 году в семейке торговца щетиной, да еще третьим ребенком. Маленький домик под черепичной крышей, конторка, семейные обеды, на которых доминировал суп с фасолью, да еще никаких перспектив – вот таким было кайзеровское детство Эрни Хока. Правда, папа копил марки на учебу в Берлине, но Первая мировая разорила и добила семью окончательно – она и так-то на соплях держалась…
Старший Хок запил и нос у него отныне не менял бордово-шнапсового оттенка. Брат Гюнтер погиб на западном фронте под Верденом. Мать не выдержала его смерти, а еще больше – разорения фирмы, и в 1917-м скончалась. Эрни говорил русским друзьям:
– Моя и ваша мать скончались в один год! – как бы отказывая русским в праве на индивидуальных матерей.
Хок окончил университет в 1929-м и в 30-м уже готов был, как заявил на курсе, «стать первопроходцем потоптанных большевиками равнин». Когда ему указывали, что нельзя стать первопроходцем потоптанного, он отвечал, что потоптали их большевики в ином смысле.
Эрни Хок интересовался щетиной. Германия задыхалась без платяных щеток, в то время как России нужны были только лопаты, лопаты – за щетину, за золото, за хлеб…
– Я помогаю России копать могилы! – сказал Хок, отправляя первый эшелон в Киев. Свиньи в России были голодные, оттого щетинистые, и Хок предлагал даже вывести специальную породу щетинистой свиньи, потому как могилы можно копать и натощак, а ложиться туда тем более.
От природы Хок не был ни злым, ни жестоким человеком. Его таким делала судьба, раскручивавшая на родине сбыта кризис, а на родине товара – коллективизацию. Спокойно Эрни себя чувствовал только в поезде между ними…
Россия дыбилась Днепрогэсами и Магнитками, в чреве ее степей урчала индустриализация, как в пустом желудке индустриализируемых, а Хок обедал в ресторане «Астория» устрицами в виноградном соку и за пивал это шампанским на льду. К нему относились бережно, как к дураку, покупающему заведомый мусор. Семейное дело Хоков стало процветать, как никогда при покойном уже отце. Сестру Генриетту Эрни выгодно выдал замуж, что принесло ему связи на бирже с одним богатющим евреем и возможность, редкую для немца, – крутить фондовый рынок.
И тут пришел Гитлер. Хоки относились к нему настороженно, пока он не сделал дружественный шаг – не сдал мужа сестры в концлагерь на щетину. Генриетта Хок сделалась богатенькой вдовой, временное уклонение от арийского половоззрения ей простили. Проворный Эрни договорился у партайгеноссе Гюмма, что сестру лишь пару раз промоют клизмой, и укатил в Россию.
Вермахт шагал по Европе. Хок не был особенным патриотом, но не без скромной радости читал газеты. Бормотал себе под нос: «Ну, теперь в этой паршивой Чехии не станут торговать щетками Януша Вачека!»
Там торговали щетками Хока. Но источник был по-прежнему один – Россия. И если бы с Россией что-нибудь случилось (хотя, что с ней после всего случившегося могло еще случиться?), то Хокам пришлось бы туго.
Хоку пришлось туго чуть раньше, он стал страдать запорами с 39 года и оттого перенес крушение пакта о ненападении болезнеНно. Ему казалось, что фюрер напал лично на него, Хока. И он уже пророчески предвидел, что накостыляет фюреру где-нибудь в районе Сталинграда, чтобы неповадно было…
Но фюрер пер как танк, а танк, как фюрер, и в распоряжении Хока оказалась вдруг вся «Белоруссия родная, Украина золотая», как пели полоумные русские, почему-то не считавшие Украину родной. Родной ее считала щетина, отменная щетина, на которую можно было ежедневно лопать мозги с горошком всей семьей, да еще и в банк откладывать!