Резная дубовая скамья под сэром Горацио Хорнблауэром была исключительно жесткой, а проповедь, которую читал сейчас настоятель Вестминстерского аббатства, – исключительно скучной. Хорнблауэр ерзал, как ребенок, и, как ребенок, глазел по сторонам в попытке хоть немного отвлечься. Над головой уходил ввысь веерный свод бесспорно красивейшего здания в мире: была какая-то математическая правильность в том, как сходились и расходились нервюры готических розеток, некая вдохновенная логика. Безымянные каменотесы, создавшие этот узор, были воистину гении, опередившие свое время.
Проповедь все тянулась, и Хорнблауэр подозревал, что после нее снова начнется пение, снова его будут терзать пронзительные голоса мальчиков-хористов в белых стихарях. Вот цена, которую приходится платить за ленту со звездой, за принадлежность к ордену Бани; поскольку все знали, что он в Англии по болезни – и совершенно выздоровел, – ему никак не возможно было пропустить эту, главную, церемонию ордена. Разумеется, капелла выглядела довольно впечатляюще: тусклый дневной свет из окон вспыхивал и дробился на пурпурных рыцарских мантиях и сверкающих орденах. Да, надо признать, помпезная церемония по-своему красива, даже если не думать о ее истории. Может быть, в прежние годы та же скамья доставляла такие же мучения Хоуку или Ансону; может быть, Мальборо, в малиновом и белом, как сейчас Хорнблауэр, так же изводился и ерзал во время похожей проповеди.
Вон тот важный господин в золоченой короне и бархатном плаще, расшитом королевскими гербами, – всего-навсего герольд ордена, чей-то родственник, получающий приличный доход за то, что раз в год высиживает скучную проповедь. Рядом – принц-регент, суверен ордена, его багровое лицо неприятно дисгармонирует с пурпурной мантией. Есть здесь и военные, незнакомые Хорнблауэру полковники и генералы. Но остальные в капелле – люди, с которыми он горд состоять в одном ордене. Лорд Сент-Винсент, грузный и мрачный, человек, который с пятнадцатью линейными кораблями атаковал почти тридцать испанских. Дункан, уничтоживший голландский флот в битве при Кампердауне, и еще десяток адмиралов и капитанов, некоторые даже младше его в списке: Лидьярд, захвативший «Помону» у побережья Кубы, Самюэль Худ, командовавший «Рьяным» у Абукирка, Йео, штурмовавший испанскую крепость Эль-Муро. Хорнблауэр с легким стыдом осознавал, что ему лестно быть их собратом по ордену. И еще трижды столько героев сейчас в море (здесь присутствовали лишь те, кто в увольнении либо служит на суше) – ведут последний отчаянный бой с империей Бонапарта.
Флотский лейтенант вошел в капеллу и на мгновение застыл, отыскивая глазами лорда Сент-Винсента, затем подошел к нему и протянул большой пакет (печати были уже сломаны). Никто больше не слушал проповедь: первые люди Королевского флота тянули шеи, глядя, как Сент-Винсент читает депешу, доставленную, надо полагать, из Адмиралтейства в другом конце Уайтхолла. Настоятель сбился, потом взял себя в руки и бодро продолжил вещать в глухие уши, которым еще долго предстояло оставаться глухими, поскольку Сент-Винсент прочел депешу, ни разу не изменившись в лице, и тут же начал читать ее по второму разу. Человек, который так дерзко поставил на карту судьбу Отечества в битве при Сан-Висенти, принесшей ему нынешний титул, не желал действовать сгоряча, когда есть время подумать.
Он прочел депешу второй раз, сложил ее и обвел глазами капеллу. Два десятка рыцарей ордена Бани от волнения перестали дышать, и каждый надеялся, что Сент-Винсент посмотрит на него. Адмирал встал и подобрал полы малиновой мантии, что-то сказал ожидавшему лейтенанту и, взяв шляпу с плюмажем, вышел. Лейтенант под взглядами всех присутствующих флотских офицеров двинулся поперек главного нефа. Хорнблауэр смущенно заерзал, сердце у него забилось сильнее: лейтенант шел прямо к нему.
– Его милость шлет вам свои приветствия, сэр, – сказал лейтенант, – и желал бы немедля с вами переговорить.
Теперь наступил черед Хорнблауэра подбирать мантию и оборачиваться за шляпой, которую он чуть не забыл. Надо было любой ценой сохранить невозмутимость, чтобы другие рыцари не посмеялись над его волнением, держаться так, словно разговор с первым лордом Адмиралтейства для него – самое привычное дело. Хорнблауэр небрежно встал со скамьи, зацепился ногой за шпагу и только по милости Провидения не грохнулся на пол. Звеня шпорами и ножнами, он кое-как удержал равновесие и с величавым достоинством двинулся к выходу. Все смотрели на него: армейские офицеры – с праздным любопытством, но вот флотские – Линьярд и другие – наверняка гадали, какой неожиданный оборот приняла война на море, и каждый в душе завидовал его будущим подвигам и наградам. В дальнем конце капеллы, там, где были скамьи для привилегированной публики, пробиралась между сидящими Барбара. Заговорить под столькими взглядами Хорнблауэр не решался из опасения не совладать с голосом, поэтому только улыбнулся и подал ей руку. В следующий миг он почувствовал ее твердое касание и услышал ясный, уверенный голос: Барбару ничуть не страшило, что все на них смотрят.
– Новые неприятности, дорогой? – спросила она.
– Думаю, да, – промямлил Хорнблауэр.
За дверью ждал Сент-Винсент, легкий ветерок колыхал белые страусовые перья на шляпе и раздувал полы шелковой мантии. Первый лорд Адмиралтейства расхаживал взад-вперед на огромных раздутых ногах; белые шелковые о-де-шосс[1] и чулки еще больше подчеркивали их отечность, белые шелковые сапожки бугрились от подагрических шишек, однако даже нелепый костюм не мог отнять у этого человека его мрачного величия. Барбара выпустила локоть мужа и приотстала, чтобы мужчины могли поговорить с глазу на глаз.
– Сэр? – спросил Хорнблауэр и тут же – он еще не привык обращаться к пэрам – поправился: – Милорд?
– Вы готовы к действительной службе, Хорнблауэр?
– Да, милорд.
– Вам надо будет выйти в море сегодня вечером.
– Есть, сэр… милорд.
– Как только эти болваны подадут карету, я отвезу вас в Адмиралтейство и вручу вам приказы, – Сент-Винсент возвысил голос до рева, каким окликал впередсмотрящего на мачте в вест-индские ураганы. – Черт подери, Джонсон, готовы лошади или нет?
Тут он заметил леди Барбару.
– Ваш слуга, мэм, – адмирал снял шляпу и, прижимая ее к груди, отвесил поклон. Годы, подагра и целая жизнь службы на флоте не отучили его от придворной учтивости, однако государственные дела по-прежнему были на первом месте, так что он тут же вновь повернулся к Хорнблауэру.
