Неужели реально приедет разбираться? Женька взволнованно заворочалась в уютной постели. Пока было безопасно, но что потом? Чего от НЕЁ ждать? Да всего, чего угодно. Шутка ли? Муж, отец троих детей, загулял, как последняя скотина. Да что уж греха таить, влюбился, сука, по уши, и вся деревня уже перешептывается, за её, за Женькиной спиной. Разлучница.
Видит бог, она не хотела! Ничего ТАКОГО не хотела. Как могла, пряталась и трусливо сбегала, чуть завидев его серебристую машину на горизонте. И не убереглась. И оказалась в стоге ароматного сена, пьяная и счастливая, в объятиях сводившего её с ума мужика. И пусть вчера ей исполнилось восемнадцать. Но ему-то уже тридцать шесть. И как людям в лицо смотреть, когда он приезжает к ней, посреди белого дня, и кричит опрометчиво и звонко, пугая соседских кур: «Женька, я люблю тебя! Люблю!»
– А ты в курсе вообще, что у Мишки жена беременная? Сука ты все-таки, Жень, – заявила ей вчера лучшая подруга, равнодушно разворачивая мятную конфету, – Я б на её месте, всю рожу тебе обработала, чтоб в кровь. Повезло тебе, что она не я, – и засунула конфету за щеку. После скромного ужина, в честь Женькиного совершеннолетия, говорить о неприятностях не хотелось.
– Беременная? – Женька икнула. Невесёлые новости. Вовсе невесёлые, – И… давно?
– Пузо на лоб лезет. Рожать через месяц. А тут муженёк нервы треплет. Странно, что ей никто не расскажет. Он же палится, как тварь, на всё село, без стыда и совести. И ты, Женя, тварь настоящая. Как не стыдно тебе только?
– Стыдно, Лена, очень стыдно, но он, как прилип. Я уже ничего не хочу, а он едет и едет. Что делать-то?
– Четвертый ребенок! Четвертый! Бросать его надо – вот что делать. Да в погреб прятаться. Стопудово припрутся к тебе скоро. Покалечат, будешь знать, как с женатым таскаться.
– Я ничего такого с ним не делала.
– Ага, рассказывай. Видела я, как вы в лесополосе…
– Лен.
– Чего?
– Тебе показалось.
– Ну-ну. Это ты ЕЙ будешь лапшу навешивать, что не было ничего, когда с топором припрётся.
Вчера вечером Мишка почему-то не приехал, хотя обещал, и серьёзного разговора не получилось. Кто-то давно должен был сделать ЭТО, и, если не может он, она, Женька, решит всё за двоих. И они расстанутся. Навсегда.
Накатила грусть. Навсегда.
Сегодня даже гулять не вышла и просто легла спать. Этим вечером он тоже вряд ли приедет, потому что началась посевная и разъезжать особо некогда. А идти в клуб не хотелось. Но уснуть в такую рань нереально. Организм уже привык ложиться за полночь.
Ничего, всё будет хорошо. В этом году она заканчивает школу и обязательно куда-нибудь поступит, а в городе начнётся другая жизнь. Без Мишки. Утешай себя, глупая, утешай. Женька скинула одеяло и села, прикасаясь босыми ногами к холодному полу.
– Мам!
– Чего тебе, Женя? Я уже сплю.
– Ты никому дверь не открывай, ладно?
– Прячешься, что ль? Правильно. Приедет Мишки твоего жена, патлы и мне, и тебе повыдирает.
– Тебе-то за что?
– За то, что шлынду родила.
– Я не шлында. Нет такого слова.
– А кто ж ты есть? Мужик тебе в отцы годится, паскудник. Привязался, как зараза. А ты, тюфичка, отвязать не можешь. Сказала б раз, чтоб дорогу навсегда забыл. Сама поваживаешь.
– Спокойной ночи.
– Да ты сама мне спать не даешь. Нервничаю из-за тебя. Спокойной, куда б… Поседею раньше срока.
Мама у Женьки – что надо! Добрая, понимающая. Как узнала про дочкин роман скоротечный, почти не ругалась. Другая б на её месте…
Женька снова легла в постель и натянула тёплое одеяло на подбородок. Стыдно как. У Мишки жена беременная, детей трое. Стыдно. Она не заметила, как забылась тревожным поверхностным сном.
– Хозяйка, открывай! Вы спите там, что ли? Открывай! – в дверь нагло и решительно постучали. Ласковое солнышко уже застенчиво заглядывало в Женькино окошко, по-утреннему пугливо и неуверенно.
– Ну, чего ты орёшь? Конечно, сплю.
– А корову выгонять? – соседка.
– Продала я, Рая, корову. Тяжело мне, сил нет.
Утро заполнило непротопленную хату весенней промозглостью. Где-то совсем близко заворковали голуби.
– Молодая ещё, тяжело ей.
– Ваньке деньги нужны на операцию. Да и я день через день к нему мотаюсь, ты же знаешь, некогда за скотиной смотреть, – Женькин отец серьезно заболел и проходил в районной больнице обследование для получения квоты.
– А Женька? Не может корову подоить, что ли? Белоручка. Много ли с той коровы денег? Молоком бы лучше торговали, да маслом.
– Ты, Рая, говорить говори, да не заговаривайся. Моя Женя не белоручка.
– Вертихвостка твоя Женя. Есть в кого.
– Ты бы рот прикрыла, милая, а то ворона нагадит.
– А чего его прикрывать? Все уже говорят. Постыдилась бы. Лялина жена беременная, вчера таблеток нажралась. Её-то спасли. А дитя, хрен знает, – так вот почему Мишка к ней так и не приехал, – За такие вещи бабка Феня порчу на твою Женьку наведёт, она у них колдует. Нашла с кем связаться. Дурочка.
– Какая баба Феня?
– Олькина бабка.
– Кто такая Олька?
– Родственница ваша получается. Первая жена, нелюбимая. Твоя-то молодостью взяла, а Ольку в утиль. Тебе бы так. Найдёт твой Ванька соплячку себе, вот и узнаешь. Не молодеешь-то, Ирина.
– Типун тебе на язык, Рая. Мне даже сорока нет. Иди отсюда. Мне ещё печку топить.
– Топи-топи свою печку. Топят они. Смотрите, не сгорите. Обе вертихвостки.
– На себя посмотри.
– А я что? Я с чужими мужиками не таскаюсь. Я одна живу, без мужика.
– Ну, и живи.
– Ну, и живу.
Женька услышала, как мать привычно стукнула поддувалом, как уверенно разворотила кочергой уголь в печи. Слегка потянуло дымом. Сон сняло, как рукой.
Нажралась таблеток. Дура. Она нажралась, а Женька теперь виновата. Наколдует злобная бабка Феня и придет полнейшая кабзда молодой и не распробованной ещё толком жизни. Невесело что-то, совсем невесело. Женька тайком, стараясь не шуметь, вылезла из согретой теплом своего юного тела постели в остывшее за ночь марево деревенской хаты и с наслаждением закуталась в теплый махровый халат с большими карманами. Главное добраться до галош незаметно, а там дёрнуть тайком, за сараи, где у неё уже целую неделю спрятана почти полная пачка персикового «Kiss».
