ЕГОР
– Моя звонит, – закатил глаза приятель. – Домой приду, и опять ныть начнет. На тему, что я то на работе, то с друзьями, а она никуда не выходит. Будто я запрещаю. Везет тебе, братан.
– Мне?
Все сидящие за столом мужики рассмеялись, а я искренне удивился. Это в чем же я такой везучий-то?
– Тебе-тебе, кому же еще! Ни у кого отпрашиваться не приходится, чтобы посидеть с приятелями.
– И когда домой возвращаешься, никто мозг не выносит: где был, с кем, почему так долго, и прочий бред, – кивнул Серёга.
– И никто не устраивает скандал, узнав что намечается мальчишник в баре, а не в кафе, – добавил Лёха.
– Так вот почему мы не в баре встретились, а в кафе? – спросил я у мужиков.
– Разумеется! Моя бы мне жизни не дала, если бы я в бар пошел, а не в кафе. Сказала, что если я с запахом приду, то ночевать буду на лестничной клетке. Семейная, мать её, жизнь. Так что тебе реально повезло.
– Эй, мужики, я теперь тоже в когорте везунчиков. Развожусь, не забыли что отмечаем? – Серый поднял бокал с янтарной жидкостью. – Так что мы с Егором оба теперь одинокие волки! Ну что, бахнем за нашу удачу?
Я усмехнулся, и поднял чашку с имбирным чаем.
– Чай?
– Я за рулём, мужики, – пояснил я, мысленно примеряя к себе это Серёгино «одинокий волк».
Мда, волк. Скорее, никому не нужная, побитая жизнью псина.
Лучше бы меня дома кто-то ждал, беспокоился обо мне. И черт бы с ним, с выносом мозга, с любимыми бабскими запретами и допросами. Лишь бы было к кому возвращаться. К любимой женщине, в волосы которой можно уткнуться носом, и дышать ею, пахнущей домом.
Но таковой у меня нет. Свою еще не встретил. Одинокий волк, мда…
– Предлагаю забуриться в клубешник после этих детских посиделок. Тёлочек снимем, я развод отмечу, да и тебе бы, приятель, отдохнуть от всего. Только на ноги встал, – хлопнул меня по плечу Серёга.
Про «встал на ноги» – это он в буквальном смысле. Столько лет в инвалидном кресле пробыл, что и вспоминать тошно. А теперь хожу с тростью.
– Я – пас, брат.
– А что так?
– За город уезжаю, – сказал, неожиданно для самого себя, и тут же понял, что именно это мне и нужно. – Отпуск решил устроить от всех, один хочу побыть. Посидим, и я выдвигаюсь.
– Может, отложишь? Клуб, горячие цыпочки, м?
Я с усмешкой покачал головой. Любая горячая цыпочка в обморок упадет, когда я разденусь. Всё тело в шрамах от старых травм, операций.
Странно. Двенадцать лет я был лишен женского общества, а ведь в юности гулял только так. И когда появился шанс встать на ноги, первым в моём списке дел было именно то, что Серый предложил – ночь с заводной девчонкой.
Но почему-то не хочется. Я могу, но не хочу вот так, как раньше – одноразово, непонятно с кем. Старею, должно быть.
– Пойду, потороплю бармена, а то топливо нам не несут, – икнул Серый, встал и пошел к стойке, задев массивным телом высокий стул, на котором девочка сидит.
Реально, девочка. Ребёнок лет семи-восьми. Светленькая такая, с рюкзачком, на котором глуповатый принт в виде чокнутого единорога. И видно что одна она, рядом ни мамы, ни папы. И, да, мы в кафе, а не в баре, но время вечернее. Зима, темнеет уже в пять вечера. А девчонка одна.
Ладно, не моё дело. Может, мамашка её в туалет пошла.
Я отвлекся на телефон, забыв про ребёнка, а затем включился в общую беседу. Беседа крутится вокруг Серёгиного развода с Оксаной.
– Все беды от баб! Чтобы я еще хоть раз женился! Нет, никаких больше брачных обетов. К черту! Сегодня же в клуб… ик… к цыпочкам…
Приятель разгоряченно вещал про ужасы семейной жизни. А мне всё по его лицу понятно вдруг стало – не нужна ему эта свобода. И цыпочки клубные не нужны. Любит он до сих пор свою Оксану, которая не смогла простить левак, о котором узнала. И ведь не скажешь Серому, что он дурак, и сам виноват. Потому что мужская солидарность.
Но Серый сказал это сам:
– Вот я дурак! Ну дебил же я, мужики, – обхватил он голову руками.
– Дурак, дядя, – раздался тоненький детский голосок, и мы все посмотрели вправо, на малявку с рюкзачком. – Как и все мужчины, – припечатала малявка мрачно.
И нам бы рассмеяться, потому что это, ну, ребёнок же совсем, а не прожжённая взрослая женщина. Я даже улыбнулся на высказывание, но девчушка обратила внимание на меня, обхватив набалдашник моей трости:
– Ваша? Как у Доктора Хауса. Вы врач?
– Скорее пациент, – подмигнул я девочке.
Сюр какой-то.
– Он од-динок-кий волк, ик, – запинаясь пробормотал Серый, которому явно пора на боковую.
– Волк? Одинокий? – девочка отчего-то оживилась. – У вас нет жены?
– Нет. А мама твоя где, малышка?
– Скоро придет. А вы можете жениться на моей маме? – ошарашила меня девочка, да и моих приятелей тоже. – Она красивая, и самая лучшая! Вот придет за мной, и вы увидите. И женитесь, да? Женитесь же? Вот только мама разведется, и вы сразу же, ладно?
Девочка тараторила, будто до этого не говорила целую вечность, а я глазами хлопал как придурок. Может, я не имбирный чай пил, а что покрепче, а?
– Так, ребенок… – я попытался призвать девочку к порядку, но она вдруг обернулась, и кивнула в сторону.
– А вот и мама пришла.
На эту маму уставился не только я, но и все мои приятели.
Мама девочки шла, стуча каблуками по полу кафе. И стук этот был сердитым. Как и походка женщины, и весь её вид. Да, именно сердитый. Она остановилась в паре шагов от нашего столика, протянула руку к девочке, которая почти забралась ко мне на колени.
– Катя, и как это понимать? Что за демарш? Я чуть с ума не сошла, пока мне из этого кафе не позвонили. А ну-ка домой, немедленно!
Красивый голос, и… знакомый. Каждой своей интонацией знакомый. Поставленный, глубокий и блюзовый, с бархатным тембром. Голос, знакомый каждой своей интонацией. Голос, в который можно влюбиться. Вот только почему этот голос мне так знаком?
– Мам, я тебе мужа нашла, – девочка не очень воспитанно ткнула в меня пальцем.
Мужики заржали, а мне точно не до смеха сейчас. Потому что я вроде как и… не против.
