– Заходите, – обратился психологог одной из частных столичных клиник к очередному клиенту.
В дверь кабинета стеснительно вошёл уже не молодой, сильно потрёпанный жизнью мужчина.
– Итак, рассказывайте, что Вас ко мне привело? – как можно более участливо спросил Иван Петрович.
– Понимаете…, – начал мужчина.
– И?
– Я встречался с женщиной. Она таджичка или казашка, или киргизка, ну что-то из этих, впрочем я не разбираюсь.
– Да…, – участливо протянул Иван Петрович, а про себя вздохнул и подумал: «Совсем с бабами тяжко стало в Москве. Уже всех, кого подберут, пользуют. О чем они с ними говорят? Хотя какое тут говорят – не до говорильни, когда вечная „тоска“ по телу». Иван Петрович был интеллигентом, и поэтому без нужды старался не выражаться. Но работа была достаточно тяжелая, если учесть, что каждого человека приходилось слушать внимательно, не пропуская информацию. А потом пытаться выявить причинно-следственные связи в хаотичных и, порой, не поддающихся никакой логике, действиях пациента. А происходило с каждым такое, что иногда и в сказках о зверюшках из леса аналогии не сыщешь.
– Так и вот, – продолжал мужчина. Я с ней познакомился в продуктовом магазине. И пригласил к себе домой жить. Я вдовец. Жена у меня умерла. И оставила троих детей. Я, знаете ли, очень люблю деток. И люблю их воспитывать. И уж совсем замучился жить один. А тут наконец-то женщина. И я очень обрадовался.
– Ну конечно, обрадовался, – подумал про себя Иван Петрович, – нашел кого иметь. Как тут не радоваться? Но вслух, конечно же, ничего не сказал. – И чего эти «милые люди» так дико любят деток, и любят их воспитывать? Прямо маниакальность какая-то, не иначе, или же самый простой способ уйти от суровой, давящей реальности. Просто не замечать ничего вокруг и «воспитывать» деток. Знать бы ещё, что это означает в их понимании? Книжек, понятно, они им не читают, в театры не водят. Как воспитывают? Кто их поймет…
– А тут брат ко мне приехал. И, когда я уходил на работу, он с ней тоже спал. Ну, он одинокий потому что. А потом она забеременела. Так и вот, я очень хотел знать, чей же это ребёнок – мой или брата? Но так и не узнал. Я её спрашивал: «От кого будет ребёночек?» А она ничего не говорила. А потом, вообще, взяла и уехала к себе в Казахстан или в Киргизию, и там будет рожать моего ребенка. А я очень сильно страдаю.
– Можно было бы сделать анализ ДНК, – задумчиво протянул Иван Петрович. Но раз её нет, то как тут сделаешь? А она обещала вернуться?
– Нет, она не хочет со мною общаться. Хотя я считаю, что это мой ребёнок. Так как мы с ней часто ездили на дачу летом – почти всё лето. И там каждую ночь, да не по одному разу, я вступал с ней в половой контакт во всех позах, – с гордостью сообщил мужчина, – не могло же это пройти бесследно? Наверное, это мой ребёнок?
«Бедная таджичка, или же узбечка – просто образчик покорности какой-то. Немолодой, неопрятный мужик каждый день возит на дачу и там целыми ночами „не слезает“ с тебя – не каждая выдержит такое. А если учесть ещё и брата, то конкретно волосы на голове дыбом встают. Брат набрасывается днём. А этот, многодетный уже папаша пятидесяти лет имеет её ночью без передыху. Когда же она отдыхала?» – опять про себя подумал психолог и опять не сказал ни слова. А говорить иногда и не надо было. Случаи попадались абсурдные.
– А этот ребёнок Вам к чему? – задал наводящий вопрос Иван Петрович. У Вас есть средства для его воспитания? Он, кстати, может оказаться и не Вашим. Вы простите этой женщине измену или будете всю жизнь попрекать, что взяли с чужим ребёнком?
Мужчина не отреагировал на вопрос. И продолжал о своём.
– Я очень по ней скучаю. Просто места себе не нахожу. А она не отвечает на звонки, и я не знаю, где её искать.
– Может быть, просто выждать время, и всё решится само собою? – спросил Иван Петрович.
– Да я не знаю. Она такая… такая… Я для неё – всё: и деньги, и одевал её, и кормил. А она? Она спала, с кем только можно.
– Ну насчет брата – это Вы сами виноваты. Такое устраивать… причем при своих троих детях, не подумав, как они себя будут чувствовать в данной ситуации.
– Да если бы только брат. Я подозреваю, что были ещё и другие.
– Кто другие? – обалдел Иван Петрович.
– Она работала продавщицей в магазине, колбасу продавала. А там очень много покупателей постоянных было. Мне доброжелатели сообщали, что она за деньги спит с некоторыми.
– То есть она знакомилась с мужчинами, продавая колбасу, а потом спала с ними за деньги? Это Вы хотите сказать? Но когда бы она успевала? Ведь дома её уже поджидал Ваш брат?
– Успевала, успевала. Она очень хитрая была. Она деньги любила. И ей всё мало было. Я её кормил, я ей – всё. А она вон как со мной.
– Случай катастрофический и тупиковый, судя по клиенту, – подумал Иван Петрович. Но вслух произнёс:
– Пожалуй, на сегодня мы с Вами закончим. Попробуйте примириться с произошедшим. И на досуге подумайте, что, по Вашему мнению, смогло бы Вам помочь её забыть? А в следующий раз мы разберём все возможные варианты и наметим план действий. Хорошо?
– Да, спасибо, до свидания. Я подумаю, – ответил мужчина.
– До свидания, – как можно более вежливо проговорил Иван Петрович. У него была такая странная особенность: когда он сильно раздражался, или же впадал в бешенство, голос его становился более тихим, мягким, вкрадчивым, и превращался почти в шёпот.
Дверь за мужчиной закрылась, и Иван Петрович остался в одиночестве. Это был последний клиент на сегодня. «Напиться, что ли?» – рассудил он, – «Всё же пятница. А что ещё делать? Пожалуй, напьюсь.»
Иван Петрович поднялся этажом выше, к своему другу – проктологу Сергею Геннадьевичу.
– Пойдем, может, в заведение на Житной? Как думаешь? – спросил Иван.
– Конечно пойдём, я не против. Я сегодня не за рулём, – ответил Сергей Геннадьевич.
– И я тоже. Тогда жду внизу? – уточнил Иван Петрович.
– Через пять минут буду.
Иван задумчиво любовался моросящим осенним дождём через огромное окно в холле больницы. Смотреть на него можно было почти бесконечно, как на огонь, с той разницей, что огонь обычно способствовал умиротворению. А дождь, особенно осенью, заставлял поволноваться, лишал такого трудноуловимого состояния покоя.
Ивану Петровичу было сорок два. Но выглядел он удивительно молодо и свежо, возможно, по причине своей худобы, всегда «скрадывающей» годы. А может быть, благодяря доброму и незлобливому характеру, который служил хорошим щитом от возрастных морщин. Роста он был намного выше среднего, имел пшеничного цвета волосы, которые при определённом освещении можно было назвать скорее рыжими, и редкого, слишком светлого оттенка голубые глаза. Его лицо было красиво от природы, и с годами эта красота стала более изысканной и утончённой вследствие выгодного влияния внутренних духовных факторов. Но явно выдающаяся внешность была подёрнута тенью печали, лежащей на всём его облике.
