Всё то, что нам достигнуть суждено,
Величием твоим предрешено.
(из Книги скорбных песнопений, гл. 3, ч. 1)
Фотостудия в Пороховом квартале, что на Южном обводе города не внушала надежд на обеспечение безопасного пребывания культурно отдыхающих граждан, но всё уже было проплачено, отменить запланированную заранее предрождественскую фотосессию хорового коллектива не представлялось возможным.
Пришли, однако, только ребята и девчата из “элитарного” состава хора: выпускники нынешние и выпускники минувших лет. Все имели при себе по два-три костюма и нескончаемую порцию зимнего настроения. Погода сегодня выдалась непривычно морозной и тучной, ледяной ветер бил в лицо всем несчастным, имевшим неосторожность покинуть пределы домашнего очага. Автомобильные колонны потянулись с самого утра из центра прочь по Восточному и Юго-западному трактам, около Девичьей башни пришлось полчаса простоять – несколько мелких дорожно-транспортных происшествий, но в суровых урбанистических условиях сие было равносильно остановке сердца у безнадежного старика-бомжа, подобранного у железнодорожного вокзала каретой скорой помощи.
Ребята и девчата все были навеселе, иные старшие парни, например, Борис Ровенский или Елизар Трутовиков, успели выпить неразбавленного вина в Винном квартале, который вплотную примыкает к Пороховому. Поодаль от всех и в высшей степени дурном настроении стоял Павел Ромашков, старшекурсник местной Медицинской академии. И если обычно этот высокий молодой человек с густой рыжеватой бородой, которую носят только монахи-отшельники погружался в раздумья о дальнейшей карьере военного психолога где-нибудь в горячей точке, то сегодня он, даже облаченный словно при параде: на пиджаке значки с изображениями персонажей из различных аниме и игр, как медали за прошлые заслуги, которые, впрочем, у Павла были и в большом количестве; бледно излучал тоску, скорбь и уныние, которые за ним обычно не замечали. На нескончаемые вопросы от ребят, девчат и даже девушки-фотографа, с которой своё время, по словам некоторых сплетниц хорового коллектива, открыто флиртовал и даже предлагал романтические отношения, Павел лукаво улыбался и отвечал, что есть небольшие личные трудности, но это является пустяком и волноваться не стоит по этому ничтожному поводу. Единственная, кто не интересовался душевным состоянием Павла, была Настасья Шмакова, скромная девушка четырнадцати лет от роду, с необыкновенно красивыми волосами пшенично-ржаного цвета и довольно приятной внешности, за которыми, с высокой долей вероятности, скрыты все самые тёмные переживания короткой жизни. Некоторые из ребят догадывались, что причиной подавленного настроения Павла была именно Шмакова: слухи об их возможных отношениях оказались самыми живучими, но особо не выходили за пределы хоровой школы. То ли боялись облавы Конторы государственной безопасности, которая взяла под свой личный контроль борьбу с подобными “любителями сексуальных отношений с несовершеннолетними”, то ли боялись умалить репутацию самого Павла: помимо учебы в Медицинской академии он был страстным любителем музыки, пел даже в церковном хоре, писал духовную музыку, его исполняли на больших сценах города…
…Первый взрыв прогремел около четырнадцати ноль-девять. Фотостудию со всех сторон окружали пороховые ангары, а вещества, содержащие в себе порох имеют обыкновение взрываться ни с того ни с сего. Объявленная впопыхах эвакуация проведена грамотно – это далеко не первый случай. Люди быстро выбежали, помогая раненым и контуженным. Но упавших в обморок от паники было гораздо больше. Крохотное здание фотостудии загорелось в один миг от пожара с пороховых ангаров. Стали проверять все ли живы здоровы. Не сразу, но среди ребят и девчат не оказалось студента Павла Ромашкова. Парни тотчас бросились в здание искать друга, но кордоны пожарников и милиционеров никого не пропустили. Девушки разрыдались и повалились на колени. Даже Настасья Шмакова в выражении лица изменилась. Лицо побледнело, слёзы покатились мелким ручейком, губы шептали имя студента, которого она раньше ласково называла Дедом, как и многие другие, а уже сейчас, до сегодняшнего дня его проклинала всеми проклятиями мира и ненавидела тщательно скрываемой от Павла ненавистью.
…Уже на следующий день по Городскому телевидению опубликовали список погибших в страшном пожаре фотостудии в Пороховом квартале. Помимо Павла Ромашкова в здании нашли ещё два обгоревших тела: вахтёра семидесяти трех лет и сорокалетнего фотографа – обладателя почетного звания “Лучший фотограф мира”.
Похорон не проводилось, тела были в самом ужасном состоянии, да и незачем было хоронить. Хоровая школа на месяцы вперед окуталась в неподдельную скорбь. Бледное лицо с густой рыжеватой бородой, глаза редкого изумрудного цвета, которые на солнце переливаются золотым отблеском, добрая улыбка, так могут улыбаться только любимые дедушки теперь уже навсегда осталось таким, каким его запечатлел фотограф, в цвете, но с черной бархатной лентой в нижнем правом краю. И под таким фотопортретом были оранжевые розы и нарциссы – любимые цветы Павла, цветы, которые он дарил всем своим любимым подругам даже безо всякого повода, чтобы порадовать их и порадоваться самому.
…к сороковому дню памяти Павла, несколько ночей в здании хоровой школы замечали странные вещи: актовый зал наполнялся бело-лунным свечением, которое то мерцало, то угасало, а концертный белый рояль “Красный октябрь” сам по себе играл “Висельницу” Равеля…
И если слезная моя мольба
Прольётся, словно дождь, грехи смывая,
То и меня, ничтожного раба,
Омоет пусть его вода живая.
(из Книги скорбных песнопений, гл. 3, ч. 3)
Весенняя радость и жизненная нега пришли в город точно в срок, ни днем позже, ни днем раньше. Снег прекратил свое существование 27 марта в шесть часов утра, а парковые яблони у Вялого кордона и вдоль всего Звездного проспекта зацвели в середине мая. Грозы ещё неделю назад нещадно, с особой жестокостью портили внешний облик улиц и пешеходных зон, часть молодых лип и вишен повалились и попортили окна Четвертой средней школы с углубленным изучением германского диалекта. Восстановлением чистоты занимались и старшеклассники.
Настасья Шмакова явилась на уроки как положено ей как даме с небольшим опозданием. Одетая во всё чёрное, за исключением белоснежного галстука, кое-как повязанном, она побежала по богато расписанным коридорам в нужный кабинет химии. Окна были открыты настежь, впуская в душные коридоры порцию свежего майского ветра. В домах-муравейниках напротив хорошо виднелись клумбы, где предприимчивые люди выращивали экзотические виды цветов. Пока учитель на себе показывала кровавого цвета раствор роданида калия, Настасья, тщательно переписывая формулу качественной реакции на соединения подобного класса, вдруг негромко зашептала:
