Десять часов вечера. Июль. Темно уже.
Апостол спит в палате. Минувший хмурый дождливый день, утопивший город Z в месячной норме осадков и автомобильных заторах, представлявших собой бело-красные, словно польские флаги, полосы, то разорванные, то нетронутые ничем, обнадёжил Апостола: послезавтра ему снимут бинты на кистях, пострадавших от сильнейшего химического ожога, который даже опытным травматологам не мог сниться. Когда карета реанимации приехала (точнее, приплыла; ах, люблю летние дожди) в Главный госпиталь травматологии, кисти студента факультета психологии местного медицинского университета, музыкального активиста-авантюриста Андрея Синеозёрного, более известного в узких кругах, как Апостол, больше напоминали подгоревшие кроваво-коричневые грифельные карандаши, ожог разрушил всё вплоть до костей. Ещё больше, чем ожог Апостола, врачей поразило мёртвое спокойствие потерпевшего: ни слезинки, ни крика, даже тихого несмотря на то, что и кровь, и иные жидкости мгновенья назад фонтаном били, от нервных окончаний кистей не осталось и нейрона. Врачи заявили, что несчастный Апостол потерял около литра крови. К счастью, своевременно оказанная квалифицированная помощь помогла избежать куда более плачевных последствий, с лёгкостью бы переславших Синеозёрного к апостолам настоящим: Андрею, Петру и всей компании.
Черкашин был не из лириков. Соответствующая запись в трудовой книжке не позволяла ему быть лириком. В его профессии не место лирикам.
Он ради дела, последнего дела, которое позволило вырваться из тесного кабинета городского эмира, посланного Конторой государственной безопасности, в столицу с вытекающим повышением в звании и увеличением денежного содержания, не гнушался никакими средствами; в итоге, он получил заветное дело. Кабинет теснил его, поэтому Черкашин не первый день снимает номер в гостинице «Лазурная», расположенной в том же квартале, где и Главный госпиталь травматологии, в котором лежал Апостол. Офицер-силовик доплачивает стоимость проживания в «Лазурной» из командировочных, выкладывая из этой своей кубышки не менее семи бумажных червонцев, либо несколько десятиграммовых золотых слитков, которыми тоже можно было свободно расплачиваться в государстве.
Хоть и существовали строжайшие запреты на курение на территории гостиницы, все сотрудники Конторы государственной безопасности, одним из которых и был полковник Валерий Павлович Черкашин, городской эмир, не очень-то соблюдали запреты. Курил, курил офицер без конца, без начала. Особенно, когда ему попадались дела, окутанные всякого рода мистикой, загадочностью, порой даже оккультизмом, с которым государство активно борется в течение последних семи лет. Но нынешнее дело Черкашина относится к разряду «более, чем…» Поэтому его номер превратился в огромную пепельницу с замкнутой системой циркуляции табачного дыма и биологических запахов Черкашина, а он сам превратился в тень самого себя. В дым самого себя.
Где только возможно выросли пепельные горы. Самая крупная из этих гор соседствует с письменным столом, на котором разложены листы, исчёрканные умозаключениями полковника, до которых он додумался как в трезвом состоянии, так и будучи опьянённым, сильно или слабо, алкоголем или чем ещё хуже. Там же и лежали показания свидетелей, так или иначе причастных к происшествию в химической лаборатории Третьей средней школы, когда двадцатичетырёхлетний Андрей Синеозёрный, выпускник данного учебного заведения, получил сильнейшие химические ожоги рук. В связи с экстренной госпитализацией юноши, беседы с ним не проводилось.
Его невеста, Софья Зимина, гобоистка Государственного молодёжного симфонического оркестра, рассказала Черкашину, что Апостол, работая с раствором, непреднамеренно, видимо, почувствовав недомогание, разлил реактив, который и полился как раз на руки.
Учитель химии Сергей Толмачёв, человек, обнаруживший Апостола в луже крови и химической бесцветной неорганики, пояснил, что в сосуде, который держал потерпевший, был раствор олеума, разъедающий всю органику. Кроме того, на столе был сосуд с раствором едкого натра, щёлочи, который уничтожает кости. Не забыл учитель предположить, что таким изощрённым способом Апостол хотел наложить на себя руки: уничтожение крупных артерий и нервов рук равносильно мучительной смерти от одновременного шока и потери крови. Приехавшие следователи на месте установили: в обоих сосудах действительно находились олеум и натр.
Двое других свидетелей, чьи показания значительно расходились, просили Черкашина не разглашать их имена. Они указывали на чёрный кейс, принадлежавший Апостолу. Кейс тут же был найден. Содержимое его повергло в шок не только Черкашина и сопровождавших его следователей, но и очевидцев. В ежедневнике полковник записал:
«Содержимое чемодана, владельцем которого является гражданин Синеозёрный, получивший сильные ожоги рук: семьдесят пять миллионов киргизских сомов, три миллиарда узбекских сумов, пятьсот тысяч таджикских сомони, четыре миллиона белорусских рублей. Всего обнаружено иностранной валюты на общую сумму три миллиона сто пятьдесят тысяч американских долларов. Валюта изымается для экспертизы на подлинность».
Позже выяснилось, что изъятые банкноты – подлинные. Черкашин немедленно послал запросы в государственные банки стран, чьи эмиссионные единицы были обнаружены на предмет возможности попадания больших сумм в обход налоговых деклараций. Никто из свидетелей не мог объяснить, откуда у двадцатичетырёхлетнего юноши, обычного студента-психолога под рукой было три лимона зелёных? Кроме того, на месте инцидента был обнаружен слиток из чистой платины, принадлежащий школе. Он был окровавлен. Самое интересное: отпечатки пальцев принадлежали Синеозёрному, а кровь – не его. В базах Конторы нет данных на владельца крови. Снова мистика? Исчезнувший потерпевший, мог с лёгкостью превратить статус Синеозёрного-потерпевшего в подсудимого. Вскоре и Черкашину стало не до дел с валютой. Он начал страдать галлюцинациями. С каждым днём он слабел, ему было всё труднее и труднее раскрывать это дело. Но дело нельзя пускать на самотёк. Нужно искать истину. В обратном случае честь мундира будет задета. Да что там честь, никакого повышения не видать. Надо разбираться. Во имя безопасности, которая превыше всего!
