Сергей Литвинов - Любовные сцены последней четверти прошлого века

Наверное, каждый советский человек (да и постсоветский) встречал хоть единожды (а может, не единожды) Новый год так. Или почти так.

Панельная многоэтажка на окраине Москвы. Довольно косая елка (уж какую достали). Скромная компания на четыре персоны. Скромный дефицит на столе: «Советское шампанское», болгарский коньяк «Плиска», мясо по-французски, торт «Птичье молоко». Черно-белый телевизор – впрочем, сломанный. Ничем, ровно ничем особо не выделялось то Новогодье в ряду прочих. Кроме одного.

И этим одним была любовь.

Впрочем, рассказ мой не только о любви.

Он скорее о времени.

И немного о себе.

Итак, конец года восемьдесят второго. Советская страна готовится встретить год 1983-й.

Еще, как говорится, ничто не предвещает. И существующий порядок вещей кажется совершенно незыблемым. С партийными, профсоюзными и комсомольскими собраниями. И колбасными электричками, которые вывозят из столицы съестные припасы в близлежащие города: Тулу, Калугу, Тверь. (Последний город, впрочем, тогда назывался Калинин.) И все ко всему привыкли и не мыслят, что может быть по-другому.

Только что умер Брежнев. По этому поводу кто-то, конечно, всплакнул – в основном бабульки, его ровесницы, но большинство восприняли весть с облегчением. Не потому, что Леонид Ильич народу докучал. Наоборот, злобы к нему никто не испытывал. Иронию – да. Сарказм – да. А еще стыд и неловкость. И жалость. Потому что люди видели, насколько с трудом в последние лет пять генсеку дается буквально все – ходить, говорить, даже стоять. Поэтому все вздохнули: наконец-то отмучился. Кроме того, все-таки хотелось перемен. Хоть каких-то. Особенно молодежь. Очень уж стоячим болотом выглядел и являлся Советский Союз. И до чрезвычайности популярная, хотя полузапрещенная – ни одного эфира по радио и телевидению – рок-группа «Машина времени» предрекала: вот – новый поворот! Кто ж знал, что он, этот поворот, наступит столь скоро и будет настолько разительным и крутым!

А теперь, когда мы в двух словах обрисовали, что называется, общественно-политическую обстановку, давайте о любви. Тем более что любовь – это в книгах – самое интересное. Не считая детектива. Кстати, противопоставление: «любовь-детектива» (со странным произношением «детективА») – оно ведь тоже из тех времен, из гениальной сценки Полунина «Асисяй». Кто не видел, срочно наберите в поисковой строке.

Итак, о любви. Отмотаем пленку назад чуть дальше – в июль восемьдесят первого года.

В столице стоит роскошная летняя погода. Мы с друзьями только что окончили пятый курс энергетического института и оттрубили военные сборы. По их результатам – если мы сдадим, конечно, госэкзамен в сентябре – (сдали все) – нам присвоят звания лейтенантов запаса. А вскорости мы получим дипломы инженеров-энергетиков. Поэтому, получается, идут последние наши каникулы. Дальше будут только отпуска. Но об этом, кажется, никто не думает. Впереди простирается жизнь, и она представляется длинной и солнечной, как дни в том июле.

И вот будущий коллега, однокурсник по имени Валя приглашает меня на свою дачу. Дача тогда – не говоря о загородном доме – редчайшее явление. У нас, на двадцать пять человек в довольно дружной студенческой группе, дач нет ни у кого. А может, не все афишируют. Кроме Вали.

Валентин друзей к себе зовет. Мы встречали у него прошлый Первомай. А вот теперь он меня пригласил соло.

Дача далеко. Она в Тверской области, или по-тогдашнему Калининской. Валя сам из Твери (Калинина), и родители его трудятся и живут там. Чтобы достичь пункта назначения, я еду в электричке (с деревянными сиденьями) почти два с половиной часа до областного центра. Затем перехожу на другую платформу и следую дальше, по направлению к Ленинграду – до станции Тверца.

На том перегоне курсируют совсем старые электрички не с автоматическими дверями, а теми, что можно открывать и закрывать самостоятельно – даже по ходу движения. Нечего говорить, что весь путь я простоял в тамбуре, с открытой дверцей – мимо неслись, сквозь солнце, столбы и сосны. И ветер, так сказать, трепал мою шевелюру.

На станции Тверца меня встречал Валентин. И с ним девушка. Что за девушка? Ах да, друг, кажется, упоминал: у него гостит троюродная, что ли, сестра из Ленинграда. Видать, это она, соображаю я, пока поезд катит, постепенно тормозя, по платформе. А она – ничего, успеваю понять я. Даже хорошенькая. Или очень хорошенькая. Вся загорелая. Черноволосая и чернобровая. И с голубыми глазами. Это я тоже вижу в то краткое время, пока поезд останавливается.

Я машу рукой с подножки Валентину или им обоим. И она – даже странно для советского (или российского) общества, довольно угрюмого – открыто машет мне в ответ.

Я по-пижонски лихо спрыгиваю с площадки, пока поезд окончательно не остановился. Удар сильнее, чем кажется, меня аж заносит. Затем следует процедура представления, и мы отправляемся к даче. Пеший путь весьма неблизкий, а в конце мы еще на лодке через быструю Тверцу переправляемся – так что у меня есть время, чтобы произвести на девочку впечатление. А она мне сразу нравится, и произвести впечатление я хочу. Поэтому болтаю без умолку. Рассказываю анекдоты и всячески надуваю щеки, представляя себя важней и перспективней, чем я есть на самом деле.

Еще вспоминается, как мы останавливаемся у колодца и, в лучших фрейдистских (и тарковских) традициях, поливаем из оцинкованного ведра друг дружку ледяной водой. Пьем из горстей, а я еще и освежаю разжаренную электричкой голову.

Что происходит дальше? Я везу с собой полдюжины бутылок вина «Салют». Для тех, кто не помнит: газированный яблочный напиток продавался в советское время в бутылках из-под шампанского. Не что иное, как сидр – и ничем от нынешнего, импортного, стоящего бешеные деньги, по вкусу не отличающийся.

Мы купаемся в стремительной и прохладной Тверце. Играем в бадминтон. Фигурка у девушки в купальнике оказывается что надо. И в бадминтон она играет что надо. (Думаю я тогда короткими предложениями в стиле молодежной прозы Аксенова и Гладилина. Оба, кстати, к тому времени уехали из страны и запрещены.) А девушка вдобавок смеется – что надо. И когда надо. И аккуратно режет сыр. И не чинясь пьет сидр.