В ушах стоит жуткий гул, будто бы сотни колокольчиков звенят в голове одновременно. Сквозь него я слышу бормотание людей и назойливое карканье голодных птиц. Мою голову будто сковывает обруч, руки онемели. Впереди туман или мои глаза закрыты? Подношу руку к лицу так близко, что пальцы почти касаются роговицы. Отчетливо вижу её на фоне молочной дымки. Ветер скользит по моей коже, ласкает лицо, шею и грудь. Мне совсем не холодно, но очень больно. Снова слышу голоса. Я вглядываюсь в туман, машу руками, пытаясь развеять его. Я ищу лица тех, кому принадлежат голоса, иду к ним навстречу. Я не чувствую земли под ногами. Она рыхлая и влажная от вчерашнего дождя, но я не вязну в ней. Наоборот, она расходится в стороны, стоит мне ступить на неё.
Сквозь туман проступает знакомое лицо.
Мама стоит. Вся сгорбленная. Жалкая, как старая мышь, что попала в мышеловку, – лучше прикончить, чем оставить. Она плачет, даже ревёт. Никогда не видела её такой. Что-то кричит. Я вижу, как напрягаются связки на её горле, вот-вот порвутся. Но я не слышу её. Наверное, ветер уносит слова в сторону. Я пытаюсь прочитать по губам, как в детстве, когда она возвращалась злая домой. Но её лицо мутнеет, я не могу ничего разобрать.
Перед глазами стоят слёзы. Мне снова восемь. В руках я верчу старые наручные часы. Витиеватые знаки на циферблате, стёртая позолота по краям, металлический ремешок на застёжке. Это бабушкины часы, достались маме по наследству. Они очень красивые. Настолько красивые, что я не могу оторвать от них глаз. В них давно уже села батарейка, но мама боялась отнести их в ремонт. Вдруг украдут. Она хранила эти часы «до лучших времён». Возможно, они уже не настанут. Я сильно сжимаю часы в кулаке. Заводная головка неприятно впивается в кожу, рисует новые линии на моей ладони. Мне всё равно, я убегаю в ванную. Там я смогу рассмотреть их получше, даже рискну примерить, пока мама не видит. Я влетаю в крохотную комнату, захлопываю дверь, щёлкаю задвижкой. Надеваю на руку часы. Приятный холод металла обжигает кожу. Но через пару минут часы согреваются от моего тепла, и вот уже они с рукой – единое целое. Я смотрю на себя в зеркало. Любуюсь. Я такая красивая. Похожа на маму. Я взмахиваю рукой, как она, машу своему отражению, посылаю воздушный поцелуй. Но старая разболтанная застёжка неожиданно раскрывается, и часы со звоном падают на пол. Их прекрасный циферблат испорчен, по стеклу поползла уродливая трещина. Я смотрю на них со страхом и отчаяньем, готова провалиться под землю. Соскребаю остатки с пола. Отношу на место. Мне не хватает духа рассказать маме, что случилось. Она и так всё узнает. Будто чувствует, когда я делаю что-то не так. Я вижу её разгневанное красное лицо, её поднятые с изломом брови. Она кричит высоко, надрывно, будто я ей откусила руку. Она тыкает мне в лицо этими дурацкими часами, разбитое стекло неприятно царапает нос. Она обзывает меня говном. А затем бьёт по заднице снова и снова… Останавливается только, когда видит разливающиеся по моей коже лиловые пятна. Ещё неделю после этого я не могла сидеть.