В этих историях большинство персонажей – реальные люди. И прежде всего я бы хотел извиниться перед ними за то, что раскрыл их тайны и секреты, которые они скрывают или, быть может, сами о себе не знают. И, возможно, свет и ракурс, в которых эти люди предстают перед нами, не очень им понравятся. Возможно! А с другой стороны, хочу сказать им огромное спасибо за то, что я встретил их и они показали мне мир в том виде, в котором вы его увидите, читая мои рассказы. Ведь если бы не эти люди, их слова и поступки, то ничего подобного в моей жизни не произошло бы и было бы не так интересно проводить отпущенное нам время. К сожалению, не всем удастся увидеть эти письмена… Так уж случилось, что некоторых людей с нами нет, но я очень надеюсь, что не обидел их память. А ещё, когда я рассказываю о них, они как будто только что вышли из комнаты и будут продолжать жить, пока эти истории будут читать.
И, конечно же, не могу не поблагодарить всех, кто помогал мне в написании этих рассказов, всех, кто сподвиг меня на этот подвиг и спровоцировал на эту провокацию и преступление. Всем моим любимым, друзьям и близким – земной поклон!!!
Маше Ворсановой и Юрию Фридштейну – особенная благодарность!
Я был толстым ребенком. Толстым и непоседливым. Глядя на меня сейчас, в это трудно поверить. Худой и медленный. Флегма, как про меня говорят. А когда я в три года выходил на детскую площадку, все мамаши хватали своих деток на руки и уносили от греха подальше: Осторожно, Сережа вышел гулять! Потому что они уже знали, что Сережа очень любил обниматься с детишками. Заприметив ни в чем не повинного дитя, я бежал к нему с радостным криком: «Ляля!» И обнимал его. Но так как инерцию никто не отменял и закон тяготения тоже, ляля оказывался на земле под толстеньким Серёжей. Само собой, слезы и все такое, и крики родителей пострадавшего от моей любвеобильности малыша:
– Угомоните наконец ваше чадо. Держите его в клетке. Безобразие!
Конечно, никто меня в клетку не сажал. Мама продолжала выводить меня на улицу, мамаши хватали своих чад и уносили ноги.
Напротив нашего дома через дорогу была часовая мастерская. В которой жила семья Кацман. Мама – обширная домохозяйка, папа – маленький, щупленький, лысенький одноглазый часовых дел мастер, старшая дочь на выданье без образования Симха, дочь чуть младше, тринадцати лет, Иса, дочь десяти лет Аза, дочь семи лет Либа и нарушающий весь этот мировой порядок мальчик трёх лет Вовка. Если девочки все как одна были вылитая мать, то Вовка был копия папы, только глаз у него было два. Вот с ним-то я и дружил.
Жили они в подвальном помещении пятиэтажного дома довоенной постройки в стиле Австро-Венгерской империи. И занимали там, ну, не сказать чтобы комнаты, а так, два смежных помещения. В одном располагалась сама мастерская, а в другом… сразу все остальное. Прихожая, гостиная, пять спален, кухня, кладовка, курительная комната и зимняя ванная с туалетом. В теплое время года горшок и ванную выносили на задний двор дома-колодца. Огораживали занавесочкой, и вот, пожалуйте вам удобства. Жильцы дома ничего не имели против по причине того, что двор этот был заброшен и превращен дворниками в свалку среди огромных лопухов, дикой малины и гигантских зарослей хвоща. К тому же, внутрь выходили только окна туалетных комнат и лестничных маршей. Может, кому-то и приходило в голову понаблюдать за девицами Кацман на горшке, но их самих это нисколько не смущало. Вот так и жировало это семейство на доходы от часовой мастерской.
Мы с Вовкой частенько проникали в этот заброшенный мир через узкую щель между створками металлических ворот в арке дома и бродили под шершавыми листьями лопухов, подпитываясь одичавшей малиной. Когда-то тут жизнь била ключом. В середине двора располагался заброшенный фонтан, украшенный русалкой с потерянной головой и оторванным хвостом. От фонтана к углам дома шли дорожки из каменных плит, раскореженные проросшей через них зеленью. По краям дорожек доживали свой век остовы скамеек. И, судя по арке, ведущей из внешнего мира в этот, сюда вполне могли заезжать экипажи. А теперь здесь было буйство дикой растительности, и природа демонстрировала всю свою безграничную мощь и затаившуюся власть над человеческой наивностью. Это был Затерянный мир, какие любят описывать писатели-фантасты.
Однажды, когда нам было лет по пять, Вовка привел меня в сад, когда солнце только начало садиться. Весь этот дикий мир был залит розовым золотом, паутинки сверкали бриллиантами вечерней росы. Две стены, образующие угол, отражали бархатный закат, а зеркала окон горели ярким пламенем. Все это буйство природы порождало причудливые тени. После захода солнца тут становилось очень страшно. Вовка притащил меня к фонтану.
– Залезай!
– Зачем?
– Отсюда хорошо видно!
– Чего?
– Тихо! Смотри!!!
И Вовка пронзил пространство рукой. Повернув голову в указанном направлении, я увидел занавески летней купальни Вовкиного семейства, которые плясали под аккомпанемент ветра.
– И чего?
– Сейчас…
За занавесками замаячила фигурка младшей сестры Вовки. Она начала раздеваться. Я вопросительно посмотрел на Вовку.
– И чего?
– Купаться сейчас будет… Голая! – восторженно прошептал мой друг.
Я смотрел на него и не понимал, он что, своих сестер голыми не видел? Или меня хотел удивить? А может, он знал чего-то больше, чем я, ведь был на полгода старше. Он развернул мою голову в сторону купальни.
– Чего ты не смотришь? – с обидой в голосе проговорил он. Как будто все, что происходило вокруг, было дело его рук.
– На что смотреть то?
– Ну, красивоооо же…
Красиво? Так вот оно что! Теперь я понял, с какого ракурса надо смотреть. На «Красивоооо»… И я стал смотреть. Сестры Вовки принимали водные процедуры по очереди. Первой шла младшая и далее по старшинству. Всякий раз ритуал повторялся движение в движение. Сначала мама выносила два ведра с подогретой водой. Потом выходила одна из дочерей в белой рубахе до колен. Мама развязывала ей на спине завязку, и рубаха падала к ногам, образуя таинственный белый круг, обнажая при этом абсолютно голое тело девушки. Далее из собранных на голове волос вытягивался гребень, и они черным переливающимся водопадом спадали по белому с розовым отливом телу до самых бедер. Девушка медленно делала шаг из круга, а следующей ногой становилась уже в жестяную ванночку. И начиналось купание розовой девицы. Кустодиев, Микеланджело? Забудьте! Если бы у художников были такие натурщицы, то живопись была бы совсем другой. Они не были толстые! Ни единой складки жира. Ни одной перетяжечки. Их упругие формы переполняла жизнь. Распирало от здоровья и молодости. Ещё чуть-чуть, и они лопнут! Или улетят, как надувная кукла. Природа создавала их крупными мазками, не жалея красок на изгибы и округлости. Когда вода стекала по их телам, они светились изнутри, как закатное солнце. Их фигуры были абсолютно одинаковы по форме. Отличалась только величина. Чем старше, тем больше. Их можно было вкладывать одну в другую. И первый раз в жизни я испытал неведомое для меня тогда возбуждение. Очень захотелось сходить в кустики, но я не мог оторвать глаз. Но все очарование закончилось, когда на вечернее омовение вышла маман. Мигом! Как только упала белая рубашка, краски заката превратились в серые сумерки. Повеяло вечерней сыростью. Мрачные стены смотрели на нас стальными черными глазами. В глубине сада что-то хрустнуло. Вовкина мать, уже еле различимая в потемках, закричала в пустоту:
