Меня зовут Эрик N и мне сегодня пятьдесят три года. Хотя я чувствую себя отважным юнцом, и выгляжу на сорок пять, глаза порой слезятся, как у дряблого старикашки, когда проносится пред мысленным взором мой жизненный путь. Пусть то от жалости к себе или от умиленья при воспоминаниях о редких необычайных состояниях, которых довелось достигнуть моему распалённому сознанию при затейливых обстоятельствах.
Я немолод и нестар, я любознателен и дерзок, имею белоснежную улыбку и подтянутый силуэт, лишь только седина на висках и бакенбардах предательски блестит на солнце. О незабываемой пронзительности моих серо-голубых глаз мне приходилось слышать немало восхищений, как от женского, так и от мужского пола.
До сорока восьми лет, я мнил себя художником и даже выставлялся в элитных галереях Европы и Великобритании. Изгаляясь во лжи, я дошёл до солидного звания – «красавчик-лицемер»; выдумывал сны, где возлюбленные авторитеты Караваджо и Гойя нашёптывают сюжеты для работ, хотя, должен признаться, у меня напрочь отсутствовала память на сновидения до момента соприкосновения с невероятной ситуацией, о которой я собираюсь вам поведать.
В глубине души я знал, что нет во мне надлежащей искры таланта, дабы всецело отдаться творчеству, и оттого-то и приключилось всё совсем не так, как могло бы. И как порой бы ни вздымалось ввысь нутро при восторженных возгласах слепых зевак, наивное желание стать гением при жизни не оправдалось. Потребовались годы, чтобы прийти в себя после столь горького поражения.
Итак, начну с начала: жили-были, мама-папа, мы из Новосибирска, но всем говорил, что из Сочи. Уж так хотелось быть поближе к Монте-Карло, где тени пальм ложатся на освещённый променад тёплыми ночами, и температура воздуха почти всегда со знаком плюс. Именно в Монте-Карло мне впервые крупно повезло на осеннем салоне, где чопорный швейцарец скупил все восемь картин, представленных на выставке. Солидный чек придал уверенности жестам; облачившись в новые одежды, я почувствовал себя новоиспечённым Гэтсби и поспешил в казино. Рука задрожала при первой ставке. Возлагая надежды на поговорку о том, что новичок вправе рассчитывать на фортуну, я выдвинул все фишки на ковровое поле и поставил на красное. Бинго! Удивление игорного стола заставило меня расплыться в самодовольной улыбке. Тридцатилетний Эрик стал событием сезона!
С этого момента дела мои пошли стремительно в гору, и, поверьте, гораздо приятнее вспоминать во время застолья счастливые голодные дни в Париже, когда засовываешь руку в карман брюк, чтобы ощутить манящий хруст банкнот.
Я полюбил деньги и всё что они могли предоставить: шик и блеск, дорогих женщин и зависть. Именно в зависть, которую был способен вызывать в людях своими выходками молодой денди, я влюбился безоговорочно.
Работа шла легко. Казалось, я нашёл стиль, где, не слишком напрягаясь, выдавал достаточно картин для регулярных выставок- продаж. Авторитет и влияние росли из-за дня в день. Популярность укреплялась неимоверными публичными скандалами, которые устраивали мои раздосадованные пассии, «жёлтая» пресса меня обожала.
Ох, как я наслаждался, когда Марлен колотила на глазах у Рахель несчастную Эстель! Я вёл открытую жизнь, и все мои женщины знали о существовании себе подобных. И ещё они имели поразительное свойство становиться близкими подругами, когда мой роман с одной из них достигал апогея.
Друзей я выбирал тщательно: основным критерием в выборе служило абсолютное преклонение перед превосходством «мэтра» над «счастливчиками»!
Я был неуёмен в щедрости, всегда за всех платил и не мог позволить, чтобы вино было заказано другими. И каждый раз разыгрывал этакий спектакль, где гарсон обязан пригубить первым из бутылки, – король, не желает быть отравлен раньше времени; мне предстояло нажить потомство.
Я изучил действие каждого существующего вида алкоголя на человеческий организм и мог, как доктор-гомеопат, прописать применение определенного напитка в соответствующих с весом пациента дозе и периодичности.
Я имею двоих детей, но их нет рядом со мной. Я для них чужой человек, мифический персонаж, от которого не осталось и следа в их детской памяти. Рахель уехала в Штаты, наевшись сполна метаморфоз неугомонного Эрика. Мне не удалось помириться с ней. Я думал, что деньги возместят всё то, чего недостаёт – естественной гармонии отношений и любви. Я так и не смог её полюбить и часто изменял, а она постоянно злилась и начала мстить. Назло мне Рахель стала спать с журналистом Ваханским!
В самом начале восхождения по лестнице успеха, меня не оставляла в покое одна мысль – мысль о том, что происходит, когда взбираться дальше некуда?! Я не слишком начитан, однако в молодости был склонен к путешествиям внутреннего характера, блуждая по лабиринтам сознания, натыкался на нечаянные открытия, которые нередко совпадали со словами мудрецов. Это сильно воодушевляло, и я проникался особенным чувством избранности. Отсюда, как мне кажется, и проросли первые зачатки ложной идеи «самонадеянного совершенства». Однако, когда внешняя жизнь стала бурно развиваться и я оказался во власти обстоятельств хаоса, стало вовсе не до взысканий истин.
Мною завладело неопределённое беспокойство. Я уже и не говорю о том, что заснуть обычным сном не удавалось вовсе, да и припомнить не смогу, когда я доползал трезвым до постели; если со мной в этот вечер не оказывалось женщины рядом, которая смогла бы раздеть и уложить, то я так и валился с ног в одежде.
Конечно же, нельзя обойти стороной кошмары параноидальных припадков. Бедная та, что очутилась со мной в ту ночь в постели, – утро ей предстояло не самым сладким, да, я мог пригрозить и даже ударить. Мне мерещились воры, хотя я просто мог забыть, где сам оставил приличную сумму «на чай». После бурной любовной сессии, как правило, меня прощали.
Адреналин стал моим верным спутником, и когда он вырабатывался в недостаточном количестве, я просто не мог работать. Однажды ко мне в ателье зашёл известный критик современной живописи, и мы предались мужскому разговору. Перемалывая детали постельных сцен, я прокручивал, как киноплёнку перед глазами, отдельные моменты из своего опыта, и перед моим взором предстало зловещее существо, которое совокуплялось вместо меня с Рахель и другими. Мне стало сильно не по себе, точнее, страх оттого, что ты себе больше не хозяин, пронзил нестерпимой болью, мои конечности заледенели, и сухой ком застрял в груди. Помню те первые слова, которые пришли в тот момент на ум, это были: «Боже, спаси и сохрани!».
