Глава 1
Истина важна всегда
Грузный и пожилой надзиратель Панов, ещё подвижный, c бульдожьим лицом из-за брыл и отвислых складок, редко мог впиться покрасневшим взглядом в узника, так как обычно, человеческую массу пересчитывал по парам ног, не подымая глаз, чем, кроме боязни, внушал и безысходный трагизм.
И было отчего. Весь лагерь знал его историю как притчу.
Его мясистые руки, которыми он методично перебирал пожитки в камере, вызывали жутковатые ассоциации.
Лет тридцать тому назад он исполнял смертные приговоры. Но судьба сыграла с ним злую шутку.
Накануне распада советской империи, его младшая сестра, достигнув совершеннолетия, будто сорвалась с цепи. Её сексуальная притягательность и половозрелая отвязность объединили вокруг неё шайку, которая стала орудовать разбоями.
Молодые отморозки, однако, не тратились на продуманность акций против инкассаторов и кассиров. Очередное нападение закончилось двойным убийством – немыслимая дерзость для советского режима. Банду изловили, а скорый суд вынес приговор – высшая мера, то есть расстрел. Система отправила осуждённых туда, где и служил её брат, откомандировав тайно другого штатного палача.
Однажды, девятнадцатилетняя сестра подстерегла его, когда он пересекал тюремный двор, и выкрикнула из окна, вцепившись руками в решётку: «брат, когда ты меня застрелишь?». Чёрт его дёрнул поднять голову на этот душераздирающий вопль. С той секунды он редко поднимал взгляд, смотрел только под ноги.
Трагедия превратила одряхлевшего палача в беспристрастную служебную машину: он не позволял поблажек, правда, сказать, без деспотизма.
Из-под одного из матрацев, во время очередного ночного обыска, он достал толстую тетрадь, – предмет, не запрещённый правилами. Перелистывая исписанные страницы, Панов всё вдумчивее всматривался в них, а затем покрутил тетрадь, и – не вернул.
Права на дневник заявил узник с неславянской фамилией Визант, хотя и с вполне славянской внешностью.
Молодой, немногим выше среднего роста, спортивного сложения, с крупными серыми глазами, вдумчивыми, но способными вспыхнуть лукавством и угрозой, с овальным лицом, острым носом и выделяющимся волевым подбородком. Короткая стрижка открывала высокий лоб, а густой бобрик указывал на непослушную каштановую шевелюру, снятую из-за тюремного устава.
– Я это заберу, – сиплым голосом и с одышкой пробормотал надзиратель, так и не подняв взгляда на одного из столпившихся обитателей переполненной камеры. – Пусть начальство проверит.
«Чем чёрт не шутит», думал некто Визант, когда встревоженные ночным досмотром сокамерники, укладывались на нары. «Пусть знают, что это не слюнявые мысли о сломанной жизни, а холодный анализ причин, бросивших его сюда».
Впрочем, вряд ли бездушные тюремщики взяли на себя труд копаться в его записях. Им не было дела до хитросплетений его судьбы. Но они могли донести о его размышлениях кому следует.
Отбывал он срок в колонии общего режима, в Новосибирской области, для бывших служителей закона, которая, к счастью, отличалась относительной мягкостью нравов и щадящим трудовым режимом. Хватало сил и на размышление, и на дерзость к игре, как с невидимыми противниками, так и с союзниками на воле.
Двадцатипятилетнего Александра Византа, лейтенанта ФСБ (федеральной службы безопасности), признали виновным в халатности на закрытом суде, лишив, на пять лет свободы. Сомнительно, чтобы его упекли из-за спасения чести ведомства, которая, требовала бы более показательной и масштабной чистки. Он надеялся на досрочное освобождение, уповая на изменчивость обстоятельств по его делу, которое было лишь эпизодом постоянной террористической войны.
Следующим вечером, перед ужином, его вызвали к начальнику колонии. В скромно меблированной комнате, идеально чистой, его ждали сухопарый начальник и сумрачный надзиратель Панов.
– Что это? – сухо бросил начальник, побивая пальцем о тетрадь. – Здесь, не исповедальные мысли. Впредь, никаких досье. Или забудьте о досрочном освобождении, – после паузы он добавил: – вы ещё ни разу не посещали церковный приход. К этому стремятся все осуждённые, которые хотят доказать, что они на пути исправления.
Глава колонии славился тем, что с ревностью пёкся о религиозности подопечных.
Александр не спешил с ответом. Лицо его оставалось неподвижным, только взгляд возмущённо вспыхнул. Ещё бы год назад он сразу же возразил, что он атеист, однако, сейчас, его покорности хватало только на то, чтобы оставаться невозмутимым. Лицемерие и потакание начальству всё ещё не давались ему. Так бы он и покинул их, не проронив и слова, но взгляд начальника требовал ответа.
– Я не граф Монтекристо. Меня волнует истина. Именно она успокаивает душу, а не месть. Что же касается веры религиозной, то я не имею по этому поводу иллюзий.
– Как это понимать? – глава колонии сдвинул брови.
– Бог ведь не начальство, которое любит подхалимов. Ему, может быть и всё равно, верю я в него, или нет, но если он меня создал, то именно для этого дела. Если же я потеряю верные ориентиры, то готов принять его суд. Человек же легко превращается в зверя, когда уповает на силы извне. Не сотвори себе кумира.
Свою размеренную отповедь Визант произнёс не шелохнувшись, стоя почти на вытяжку, только его ясный и оживлённый взгляд скользил по слушателям и предметам, а уголки губ чуть приподнялись в хитрой улыбке. Панов угрюмо смотрел перед собой, а начальник выдавил злорадную гримасу, уязвлённый независимым суждением узника.
– Можете идти, – холодно произнёс он.
Визант спешил в столовую в приподнятом настроении, нисколько не жалея о дерзости, которая здесь наказуема. Да и осталось ему чуть более двух лет из пяти, не столь уж и великая цена за чувство собственного достоинства. А сегодня, даже обычный тюремный ужин, из баланды, полбуханки хлеба и кружки киселя, казался роскошной трапезой.
Ещё большее ликование вызывало то, что за ним следили неусыпным оком. А кто они, – те, кто опасался его как свидетеля, или же те, кто видел в нём наживку в неизвестной ему игре, пока, не имело для него значения. Лёд тронулся. Предупреждение же лагерного начальства лишь побуждало к действиям.
