С легким небесным звоном двери Роскосмоса раскрылись, и из них стремительно вышел невысокий хмурый человек в клетчатом костюме, на мгновение остановился, посмотрел под ноги, потом вверх, перед собой и уверенно зашагал вперед.
Следом вышел еще один человек, повыше ростом и в кожаной потертой куртке. За ним двери сомкнулись, снова издав мелодичный перелив, как бы извиняясь на прощание за неудавшиеся переговоры.
– Миша, постой… Но ответ же был очевиден, – окликнул высокий. Он смущенно улыбался, догоняя клетчатый костюм.
– Ничего, решим и эту проблему, – тихо ответил Михаил, не оборачиваясь и не сбавляя шаг. – Пожалуй, я даже знаю как…
– Я думаю, нам нужно еще раз обратиться в JAXA или Rocket Lab. Возможно, мы сумеем найти доступный финансовый вариант, если дособерем средства и получим предварительную поддержку телевизионщиков. Обратимся еще раз к инвесторам, а дальше посмотрим.
Михаил неожиданно развернулся и сделал шаг навстречу. Оба остановились.
– Нет, Саша, если мы не полетим сейчас, дальше уже ничего не будет, – он внимательно смотрел Саше в глаза. – Если сейчас упустим момент, то дальше идею либо скинут в долгий ящик, сочтя слишком амбициозной, либо появятся те, у кого будет достаточно средств и возможностей, и мы окажемся в жесткой конкуренции и опять без средств. И вот тогда мы потеряем самое ценное, что у нас есть сейчас – нашу репутацию, а вместе с ней и всякую поддержку. Нет, нам нужно лететь именно сейчас, пока все на подъеме и пока все верят в чудо, то есть в нас и наш энтузиазм.
Заморосил мелкий дождь. До парковки оба прошли молча.
Садясь в машину, друзья не заметили, как за их спиной в утреннем намокшем воздухе вдруг родилась радуга. Она выскочила из Патриарших прудов, оттолкнулась от общежития консерватории, пробежала по циркулю гостиницы Космос, отразилась ломаной кривой в шпилях семи высоток, слегка подсветила окна опустевшего Газпрома. Потом ухватилась в зените за причудливый вымпел на центральной башне Роскосмоса и, как с трапеции, сделав сальто, стремительно ринулась вниз в нутро гигантского мегаполиса, как человек паук, отскакивая от зеркальных башен Москва-сити, опускаясь все ниже и ниже к офисам и магазинам, жилым кварталам, старому Арбату, и внезапно уперлась в самом конце в непроницаемый фасад Министерства обороны – главного и неизменного оператора всех российских космодромов.
***
Шесть месяцев назад Михаил пришел на встречу с друзьями в небольшое уютное кафе на Бауманской. По четвергам и ближе к вечеру здесь играли живой блюз, и запах крафтового солода и жареных бараньих ребрышек недвусмысленно намекал поделиться чем-нибудь сокровенным. Это была встреча инженеров-энтузиастов – создателей первого в истории России краудфандингового спутника Маяк, запущенного двумя годами ранее с космодрома Байконур, разработанного и произведенного за счет нескольких успешных краудфандинговых кампаний.
Последнее время друзья встречались редко. После Маяка общей идеи для сохранения команды быстро найти не удалось, и каждый занялся своими проектами. Для некоторых это оказалось весьма полезным, потому как теперь они получили возможность самореализовываться в соответствии с собственным представлением о методологии ведения проектов и самостоятельно ставить себе цели и задачи. Но каждый раз, собираясь теплой компанией, друзья трепетно делились друг с другом своими достижениями и проблемами и нет-нет да и приглашали присоединиться к совместной разработке то замкнутых биомов для поддержки жизнедеятельности, то серийного производства школьных микро-спутников, то просто установок для стратосферного туризма. Постепенно участники Маяка так и перераспределились между несколькими подобными проектами, образовав новые «могучие кучки» и снова перемешав старых и новых энтузиастов, как когда-то случилось на заре рождения Маяка.
Тем вечером Михаил ел вяло и мало. Со сцены играл Альберт Кинг, и Михаил, задумчиво вслушиваясь в мелодию, кивал в такт, иногда односложно, но утвердительно отвечая на вопросы разгоряченных спором коллег. Было видно, что он усиленно над чем-то размышляет. Друзья же обсуждали перспективы применения старого скафандра Сокол, подвешенного к стратостату, на высотах выше 20 км. На тестах в барокамере скафандр нещадно травил. Надо было выяснить, до какого приемлемого уровня нужно довести герметичность конструкции, чтобы обеспечить время жизни туриста в разреженной атмосфере хотя бы в районе 20 минут.
– Мишаня, а ты что думаешь? – спросил Александр, обновляя Михаилу янтарное содержимое бокала.
– Нужно брать бочку, – кивнул Михаил.
– Бочку?!
– Да. Туриста в Сокол, Сокол в бочку, бочку к шару. И бочку заварить.
– !?
– Пока в бочке будет «земное» давление, скафандр травить не будет.
Вдоль стола пробежало неодобрительное фырканье. Авторы проекта были уверенны, что образ гуманоида в скафандре под искусно разукрашенным стратостатом, как фигура Человека, побеждающего гравитацию, пространство и время, имеет больший коммерческий потенциал, нежели образ летящей в никуда бочки с замурованным в ней покупателем. Маркетологи начали наперебой приводить примеры успешного дизайна из мировой истории, подтверждающие первичность UI/UX для коммерческого успеха продукта.
– У меня вот еще какая идея есть, – Михаил достал карандаш и потянулся за салфеткой.
Он часто рисовал на салфетках разные замысловатые идеи на таких вот посиделках с друзьями, за что Александр над ним по-доброму посмеивался, сравнивая с героями фильма «Девять дней одного года». По сюжету фильма, как раз за таким вот банкетным столом физик-теоретик Николай Иванович рассчитывал на салфетке физику-романтику Валерию Ивановичу, сколько потребуется самого современного ракетного топлива для путешествия человека на пятьсот световых лет вперед. Расчеты приводили физика-романтика к пониманию, что требуемая масса топлива слегка превышает массу Земли и пожеланию физиком-теоретиком «Счастливого пути!».
Михаил тщательно разгладил салфетку и начал рисовать. Он не был профессиональным художником и к тому же имел одну особенность: иногда кончик его карандаша, тщательно прорисовывая одну деталь, вдруг перескакивал на соседнее пустое место на листе и начинал рисовать другую деталь, которая должна была быть в последствии объединена с первой. Результат не всегда собирался в единый однородный механизм, и соединительные линии деталей оказывались сильно искаженными, нарушая целостность всей картины. Сам Михаил использовал эту особенность графического изложения мыслей как оценку качества проработки идеи, и если механизм «не собирался», то это значило, что нужно было подумать еще.
